Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Чем больше я вдумывался, тем яснее мне становилось, что это не первый и не последний подобный случай, так было и так будет впредь до тех пор, пока парижская полиция останется при ее примитивной организации и пока начальника сыскной полиции не будут уведомлять, по крайней мере, хоть краткими рапортичками о всех арестах, произведенных за сутки, и об обстоятельствах, при которых эти аресты были совершены.

Блюститель порядка подобрал на берегу Сены какого-то бедняка, лепетавшего по-немецки, и отвел его в полицию. На следующее утро секретарь комиссариата узнал, что он именуется Гутентаг, и отправил его в Мазас. Ни бригадиру, ни секретарю, которых дело Пранцини вовсе не касалось, даже в голову не пришло, что этот Гутентаг, не пожелавший указать своего местожительства, может быть таинственным субъектом, записанным в отеле Калье под фамилией Геслер.

Между тем, если бы господин Тайлор или я знали об этом аресте и его подробностях, мы, всецело занятые преступлением на улице Монтень, разумеется, были бы поражены совпадением чисел и не замедлили бы расследовать все подробности об этом человеке, говорящем только по-немецки и оставившем свой багаж в какой-то гостинице.

Вдруг нить моих рассуждений была прервана легким шумом, который я услышал в двух комнатах, смежных с моей.

Они были заняты двумя французскими журналистами: сотрудником «Тан» и господином Феликсом Дюбуа, работавшим в то время в «Солей». Впоследствии этот Феликс Дюбуа прославился своими экспедициями в тропические страны, где выполнял более трудные и опасные миссии, чем следить за начальником полиции, который вовсе не скрывался и не прятался.

Оба журналиста следовали за мной от самого Кёльна.

В ту минуту, когда я вошел в отель, они заметили по моему довольному лицу, что произошло нечто новое и важное.

Я наотрез отказался им отвечать, говоря, что нахожу неудобным давать газетам сведения о своих поступках прежде, чем будет уведомлено мое начальство.

Я немножко приоткрыл дверь и увидел моих соотечественников, которые тихонько, на цыпочках, пробирались к выходу. «Друзья мои, — мысленно подсмеиваясь, подумал я, — вы отправляетесь на поиски новостей… будьте покойны, вернетесь ни с чем!»

Увы, даже в Бреславле французские репортеры перехитрили полицию! Удалось ли им подкупить телеграфиста или выведать каким-нибудь образом от сыщиков, но только на следующий день в «Солей» появился подробный рассказ об аресте Геслера (он же Гутентаг). Дело в том, что Феликс Дюбуа, разузнав все подробности, телеграфировал в свою газету в два часа ночи.

По этому поводу произошел маленький инцидент. В одиннадцать часов утра господа Бермар и Гюльо, отправляясь в суд, купили у газетчика номер «Солей». Прочитав телеграмму, они послали за господином Тайлором и сильно упрекали его, что он не уведомил их накануне.

Мой начальник должен был сознаться, что получил телеграмму еще в девять часов вечера, но, не веря в чудесное вмешательство случая, попросту решил: «Горон сумасшедший!» — и оставил телеграмму в своем портфеле. Ехать в Мазас он находил бесполезным, он отправился туда только вместе с господином Гюльо.

Гутентаг-отец, отнюдь не подозревавший важности своего заявления, тем более что он ровно ничего не знал об убийстве на улице Монтень, преспокойно сказал мне: «Я узнаю почерк моего сына, должно быть, это он написал на манжетах: «Гастон Геслер».

Какое ужасное и категорическое обвинение! Однако я не особенно увлекался новым открытием, которое нисколько не разъясняло моей уверенности в виновности Пранцини, я был только поражен этой цепью удивительных совпадений и тщетно старался уяснить их.

Этот немец записался в отеле Калье под именем Анри Геслер и исчез как раз в ночь преступления, когда убийца Марии Реньо оставил на месте преступления визитную карточку Гастона Геслера.

Белье мнимого Анри Геслера было помечено инициалами «G. G.», что, естественно, должно было навести на мысль, что имя Анри вымышлено, тогда как настоящее, наверное, было Гастон Геслер.

Мало того, после моих удивительных странствований по Германии, когда я напал, наконец, на след исчезнувшего Геслера, выяснилось, что даже фамилия его вымышленная, так как в действительности он звался Георг Гутентаг!

Все это были очень веские улики. Когда человек скрывается под чужим именем, это всегда обозначает, что он предполагает совершить неблаговидный поступок или скрыться, уже совершив его.

Если бы был захвачен только этот предполагаемый виновник, то вполне возможно, что суд усмотрел бы в этом укрывательстве под чужим именем явное доказательство виновности.

В довершение злополучия этот бедняк, которого, по-видимому, преследовал злой рок, был еще осужден родным отцом, признавшим его почерк на манжетах, найденных при трупах убитых женщин!

А ведь в былое время многие обвинения основывались даже на менее веских доказательствах…

И вот, несмотря на все это, я нисколько не был уверен в виновности Гутентага. В письме, которое написал Тайлору, я спрашивал: «Жду от вас телеграммы, открыл ли я невиновного или преступника?»