Убить Бобрыкина

А я еще немного поревела, смотрю из-под стола, а ты стоишь, такой! Усы, что мы углем нарисовали, все размазал, нос… и уши по плечам повисли… Мне стало так смешно тогда, что хочется сейчас опять заплакать. Родной, хороший мой, любимый Саша… На фотокарточке в девятом классе нет тебя. Ты помнишь, долго ты болел тогда? Я помню. Мать твоя уйдет, а ты к окну, стоишь и смотришь на забор, и ждешь, когда из школы я домой пойду. Нос о холодное стекло расплющишь, и стоишь… а мы с Бобрыкиным дом обойдем с той стороны от арки – и в кино. А из кино идем, ты все стоишь и ждешь. Ты вспомнишь сам, я знаю, карточку, вот эту, что я тебе в письмо кладу.

Твоя ТБ.

На фотокарточке, которую прислала Таня, Шишин в голубой рубашке в материнском «ромбами» жилете песьей шерсти – сидел за партой, ждал, из последней силы не крутясь, когда из фотоаппарата вылетит обещанная птичка.

Не как обычно, ждал, без пиджака.

Бобрыкин ненавистный как-то у забора, где Шишин часто бабочек ловил, поймал его, и там велел стоять, не шевелится, репейниками в Шишина кидал.

– Стой, жди, пока я в нос не попаду тебе, не вздумай шевелиться! Чем быстрее в нос я попаду тебе – тебе же лучше, понял? – и Шишин терпеливо ждал, когда Бобрыкин ненавистный репейником по носу попадет ему…

Танюша шла вдоль школьного забора, и посмотрев сказала: «Дураки!»

– Ну весь пиджак загадил, сам репей, и весь в репье! – сказала мать. – Ходи теперь, чешись, как пся во всях! – и доставать репьев не стала…

Всю зиму он носил пиджак в репьях, вертелся.

– Да не вертись! Что ты сидишь, как на углях? – спросила Таня,

– У Шилохвоста блохи завелись! – сказал Бобрыкин. – Или вши. Или клопы.

– Да сам ты клоп! – сказала Таня.

– Красавица моя! – сказал Бобрыкин ненавистный. – Лишай смотри не подцепи!

А Шишин перестал крутиться, боясь, что правда у него клопы и блохи с вшами завелись. “Возьмут и к Тане перескочат,” – думал он и скомкав выкинул пиджак с клопами на черной лестнице в контейнер. И в вязаном жилете песьем, в ромбик сидел теперь на фотографии своей.

А в мае у забора, солнце обжигало спину, стрекозы над травой круги чертили, и самолеты белым мелом в синем крестили небеса. С горы летело в лето, мчалось, на велосипеде, в полынный запах, одуванчиковый цвет, на скосе школьного двора, крапива, мать и мачеха, репьи, ромашки… Таня…

Над миром тьма сгустилась. В мерзотной хляби улиц в линейку выстроились фонари, от карлика до великана, и тусклыми глазами таращились друг другу в спины. С евангелием за стенкой разговаривала мать, и теплые разводы ночника бросали на паркет оранжевые пятна. Шишин положил альбом на стол, задвинул шторы, лампу настольную включил, открыл…

На каждой фотографии, где Таня, мать ножницами, аккуратно, старательно, любовно вырезала пустоту.

Глава 23

Месть

– Я Гуля Королева! Я погибла под Сталинградом, защищая высоту! Четвертую! А ты? – спросила Таня.

Но Шишин не придумал пока еще ни кто он, ни какую защищает высоту.

–Тогда ты – Валя Котик, пионер-герой, в атаку! – и Таня бросилась в атаку, Шишин бросился за ней.

И страшно говорило радио про гонку атомных вооружений, угрозу НАСА, занавес железный, и серые плакаты в кабинете НВП, «Что делать если…». Если? То в белых тапочках на кладбище ползти – понятно!

Бумажный лист, в листе пинг-понга мячик, поджечь, и под русичкин кабинет подбросить, чтобы не писать диктант. И жвачку вставить в дверь химозы… Четыре спички и иголка – дротик. Кораблик из газеты «Правда», муравий – капитан в расплесканной под солнцем луже. Ленин в рамке на стене. Чайковский в рамке, Менделеева таблица. Пионерская дружина, флаги, барабаны, белые перчатки, корабли и капитаны, дети капитана Гранта, крем-брюле…

И радугой бензинные круги у гаражей. И утром раньше школы встать, чтобы после салюта гильзы поискать на поле боя. «Досюда можно, за – нельзя» – Бобрыкиным прочерченное палкой во дворе. И главное, чтобы Бобрыкин ненавистный не увидел, как Шишин с Таней, под покровом ночи перешли границу, и бежать в СССР….

Подложенный в дыру в сугробе порох, перед «Белым домом», где Рейган замышляет против нас войну. Солярка слитая с коллайдера на стройке, 2000 мкФ. И телефонный кабель Тане – корзиночки и бабочки плести. Черкаш на правой кеде, мать со слезами соскребавшая черкаш. Стереоскоп, почтовые открытки, марки, слайды, компас. Звездочка с пагонов в кулаке (что у меня?) и вкладыш с Микки, переводилки, дедушкина готовальня. Бритвой срезанная двойка до дыры. В ракушке на серванте рубль юбилейный. Пломбир за сорок восемь, ягодное – десять, жвачка на штанах, к спине приколотая надпись: «Я козёл». Пятнашки, кубик-рубик, ножницы и канцелярский клей, катушка голая, катушка с ниткой. Резиночка из бабушки трусов. Ковер с оленем на стене у Тани, там озеро и елки, чей-то домик.

– А я, чур, тут живу!

– И я…