Учебник житейской науки (СИ)

Первые робкие травинки стали пробиваться сквозь землю, солнечные лучи робко начали прогревать замёрзший за три месяца воздух, лазурное небо казалось недосягаемо-высоким и прекрасным, манящим. Редкие облака проплывали в вышине, но мужчина чувствовал – сегодня вечером будет буря. Он различал вдалеке грозовое облако, что собиралось из этих самых мелких, безобидных кусочков ваты, что вдруг воспарила к небесам. Первые птицы стали распевать свои песни, пробуя свой голос после зимы. У кого-то уже были голодные птенцы, которых следовало накормить как следует, чтобы росли и скорее улетали, перестав мешаться целыми днями. Ведь тогда можно будет воспарить к небесам и ни о чём не думать, даже о давно надоевших детях. Лес оживал, наполняясь жизнью, голосами, движением и теплом, какого здесь давно не было.

Отвернувшись от окна, граф опёрся на стол, низко опустив голову. Спина его была напряжена до предела, как и всё остальное тело. Казалось, каждая клеточка его тела превратилась в оголённый, воспалённый нерв. Сейчас он напоминал хищника перед броском – грациозного, завораживающего и прекрасного, но в то же время – смертоносного, дикого и беспощадного. Но он и был зверем. «Ты – зверь!» – вспыхнуло в памяти мужчины, и он, зарычав, метнулся к дивану и вцепился в обивку когтями, разрывая её. Слова брюнета, брошенные, скорее всего, в полнейшем ужасе, в беспамятстве, запали ему глубоко в сердце. Но куда как больше Рудольфа ранил его взгляд, весь его вид – напряжённый, сжавшийся, дрожащий от страха, с полными ужаса глазами он лежал перед ним на земле. Казалось, протяни руку, и этот дикий волчонок с рычанием откусит тебе палец. Но это был тот самый момент, который можно было повернуть в нужное русло – только бы обнять, только бы прижать к себе и все проблемы улетучатся подобно этим маленьким облачкам. Издав утробный, низкий рык, мужчина вновь принялся вонзать когти в диван, до крови кусая собственные губы и хмурясь. Он был в полнейшем отчаянии и ничего не мог с этим поделать. Он всё испортил. Он всё испортил своими же руками, словами! И теперь его любимый никогда не скажет ему тёплого слова. Впрочем, их и раньше-то было не больше пяти. А были ли они вообще? Острая боль терзала его душу изнутри, словно бы в свежей ране поворачивали ржавый, кривой гвоздь с зазубринами, которые какой-то садист зачем-то покрыл солью. Даже серебро в первые десятилетия бытия оборотнем его не так мучило, как все те мысли, что сейчас кружились в его голове, кусая, подобно рою злых пчёл.

Метнувшись к окну, Рудольф бросил взгляд на комнату своего пленника, но не обнаружил его там и взбесился лишь сильнее. Обычно он видел, как Гастон, задумавшись, сидел перед окном, устремив свой взгляд к лесу, или читал, развалившись на кровати. «Неужели опять сбежал?!» – параноидная мысль крутилась в голове мужчины, но он заставил себя остаться на месте и опустить взгляд во двор. Его охотник сидел на корточках перед своим псом, что-то тому рассказывая. Он гладил волкодава по голове, улыбался ему и что-то говорил. Рудольф видел нежность в глазах Гастона и готов был выть на луну, которой в небесах сейчас и не было. Ему, наверняка, было не суждено увидеть такие же огни в глазах брюнета, ощутить ласковое прикосновение тёплых пальцев к своим волосам, к своей щеке.

Развернувшись, мужчина кинулся на разодранный диван и закинул руки за голову, сверля взглядом потолок. С каких пор он стал так сентиментален? С каких пор подобное стало ему важно? Когда это глупое чувство, которое называют любовью, пробралось к нему в самую душу, пустив ядовитые корни, отравляя всё его существование? Пленённое море, обречённое вечно течь по его сосудам, в его венах бушевало и плескалось, заставляя сердце бешено колотиться в груди, разгоняя жар по всему телу, вызывая адские муки, которых, пожалуй, даже в аду не будет. Огненная бездна в его груди плескалась и бурлила, обжигая горло колючим комом, завязываясь в глазах раскалённым песком.

Как можно не полюбить этот гордый взгляд, не влюбиться в строгую осанку сильной спины? Как можно смотреть в эти глаза цвета лазурного неба и не утопать в них? У кого прикосновения этих сильных рук не вызовут дрожь удовольствия и желания? Мысли крутились в голове графа, подобно водовороту в шторм, разворачивая внутри него всё, как если бы могучее дерево безразличия вырывали вместе с корнями из горной породы ненависти и страсти. Рудольф смотрел в потолок и рисовал на нём взглядом волшебный образ своего гордеца, который не желал теперь отдаваться ему ни под каким видом. Даже насильно. Он начинал кричать, вырываться, даже пару раз съездил графу в солнечное сплетение, что до сих пор аукалось болезненным кашлем.