Учебник житейской науки (СИ)

Из-под прикрытых век пленник видел, как сверкают глаза Рудольфа, как его пальцы начинают скользить по плоти охотника, затем обхватывая тесным кольцом и принимаясь ласкать по всей длине, вырывая всё новые и новые, чувственные вздохи из груди мужчины. Губы графа заскользили по плечам пленника, слегка прихватывая кожу, позволяя прикоснуться и языку в том числе, обжигая горячим дыханием. Тела их горели от нетерпения. Оба понимали, что эта прелюдия затянулась, но оторваться друг от друга не могли. Гастон чувствовал спиной, как бешено колотится в груди сердце его хозяина, хотя с виду его спокойный и величественный, словно прекрасный король прошлого, Рудольф и казался безразличным. Но взгляд!.. Взгляд пылающих точно два маленьких солнца глаз мужчины обжигал, доставляя безумное удовольствие, врываясь в душу, вырезая там свои инициалы, и душа Гастона не сопротивлялась. Напротив, рвалась к его рукам, моля о том, чтобы вечно принадлежать ему.

Чуть подаваясь бёдрами навстречу руке Рудольфа, Гастон запрокидывал голову ему на плечо, растворяясь в этом удовольствии, отдавая всего себя. Довольно улыбнувшись, граф скользнул ногтем по набухшей головке плоти, вырвав один из сладчайших стонов из груди своего пленника. Горячее семя выплеснулось ему на руку, тяжёлыми каплями стекая по ладони. Осторожно приподняв ногу мужчины, граф принялся смазывать его же семенем тесное отверстие, подготавливая, не желая причинять лишней боли в этот вечер, в эту ночь, когда за окном стрекотали сверчки, а звёзды на небе словно бы специально замерли, сверкая и подмигивая, подбадривая их, спаивая их сердца воедино. Гастон видел, как пальцы мужчины проникают в его задницу, чуть растягивая. Он чувствовал их в себе теперь особенно остро. Чувствовал, как Рудольф чуть разводит их, раздвигая горячие стенки заднего прохода, отчего волны удовольствия и боли накатывали одна за другой. Чувствовал, как они скользили в нём, и лишь острее от того, что видел, как погружались в тесное отверстие уже три пальца графа.

Закончив подготавливать пленника, оборотень осторожно приподнял его за ляжки и ласково коснулся губами его ушка:

– Помоги мне, Гастон.

Имя это особенно сладко звучало в устах мужчины, переливаясь всеми красками этого мира, звучанием всех весенних ручьёв, звоном хрусталя. Едва не кончив от одного этого голоса, Гастон осторожно взял плоть мужчины, помогая ему проникнуть в себя, стараясь не напрягаться. Он не отрывал взгляда от зеркала, где видел всё происходящее. Он видел, как с трудом проникает внутрь головка члена графа, как натягивается до предела покрасневшее колечко мышц. Сердце Гастона бешено стучало где-то в горле, отдаваясь даже в паху. Сладкий полустон-полувскрик сорвался с его губ, когда Рудольф опустил его на себя до самого основания, а затем замерев, позволяя привыкнуть к ощущениям, ведь они достаточно давно не оказывались так близки друг с другом.

Осторожно запрокинув назад голову, Гастон обвил шею мужчину руками, сбито дыша ему на ухо, хрипло постанывая. Всё его тело дрожало от боли, удовольствия, возбуждения, колкого нетерпения, слившихся в единый бурный поток, что нёсся теперь по его телу, точно шторм в бесконечном море.

– Прошу… Прошу, Рудольф, – простонал Гастон, чуть приподнявшись и опустившись на плоти мужчины, и тут же издав сладчайший стон.

Облизнув пересохшие губы, не сводя взгляда с дрожащего тела возлюбленного, Рудольф принялся двигаться в нём, придерживая одной рукой, а второй лаская его сосочки, изредка опускаясь к его плоти и ногам, что были так пошло согнуты в коленях и широко разведены в стороны, чтобы ему было удобнее брать охотника. Сладкие стоны сплелись в единое целое, как и их тела, сгорающие в огне страсти и удовольствия. Граф прижимал к себе своего пленника, исступлённо целуя его плечи, его шею, оглаживая его торс, едва не плача от невозможности целовать не тело, а душу возлюбленного, касаться самого сокровенного, самого запретного, ласкать самую суть его своевольного брюнета, что теперь так сладко стонал и кричал, почти что самостоятельно двигаясь на его напряжённой, колом стоящей плоти. Рудольф смотрел на его лицо не в силах оторвать взгляд хоть на единственную секунду, забывая, что значит дышать. Это получалось у него скорее по инерции. Срываясь на рычание, оставляя пылающие метки засосов на плечах Гастона, он принимался яростно вбиваться в его тело, желая заявить своё право на него, всем желая доказать, что этот мужчина принадлежит ему. Ему и никому больше!

– Смотри, Гастон, ты мой, – хрипло выдохнул Рудольф, оставляя очередной яркий засос на плече пленника и оглаживая его плоть, не переставая двигаться с ним в такт, доставляя всё больше и больше удовольствия рывками, которые становились всё более грубыми и дикими, как того и требовало тело распалённого брюнета. – Ты принадлежишь мне. Мне и никому больше!

Приоткрыв глаза, бросив затуманенный страстью, но от того не менее ясный, осмысленный взгляд на мужчину, Гастон выдохнул самые сладкие слова, которые граф когда-либо слышал:

– Я твой, любимый. Твой.