Учебник житейской науки (СИ)

Не веря собственным ушам, стискивая пленника в объятиях, оборотень всё сильнее двигался в нём, порыкивая и постанывая от удовольствия, чувствуя, как та бездна, что ещё утром жгла его глаза раскалённым песком возвращается вновь, но уже куда как более нежной и сладкой трелью чувств и ощущений. Горячие, живые слёзы наполняли его глаза, затем скатываясь по щекам, очерчивая изгиб чувственных губ, наполняя рот графа солёной горечью невысказанных чувств. Безумные поцелуи обжигали плечи и спину Гастона вновь и вновь, оставляя раскалённые дорожки счастья на его разгорячённой коже, пока не раздался лёгкий звон, и золото ошейника не соскользнуло с шеи охотника ледяным обручем, рассыпавшись на мириады светящихся пылинок, что обволакивали их обоих, словно бы сплетая вместе.

– Люблю, – исступленно повторял граф, глотая судорожные стоны, вслушиваясь в сладкие вздохи и всхлипы мужчины, чьё отражение он видел перед собой и не мог насытиться им. – Люблю.

Охотник и зверь слились воедино, подобно реке с ручьём, открывая перед собой горизонт безбрежного моря вечности, разделённой на двоих, отражающей мириады чувств. Взгляды их на миг встретились. Наполненный слезами счастья и невысказанного горя янтарь тонул в лазури бездонного неба, сливаясь воедино весенним ароматом счастья.

Когда б на то случилась ваша воля –

Гореть бы, верно, мне на медленном огне.

Вы ненавидите меня до боли,

И это весело вдвойне.

И это весело вдвойне…

Стынет окно, а в закате играет солнце -

Пейте вино, пойте песни, пока поётся.

Просто в камин бросьте ещё немного дров,

Вы, как и я один, в общем, сюжет не нов.

Вы столь близки и это так опасно,

Но разум, верно, утонул в «Дурной крови».

Вы ненавидите меня так страстно,

В пол шаге стоя от любви.

В пол шаге стоя от любви…

Комментарий к Ария восьмая

1. Эндшпиль – заключительная часть шахматной партии.

2. Прикус – конец мундштука курительной трубки, который держат между зубами и губами.

3. Табачная камера – «чаша» трубки, которую заполняют табаком.

========== Финал ==========

Мы держим,

Мы обнимаем

Жизнь, словно любовницу

Нам плевать, если ради ласки нужно сжечь всё.

Она сама предложит себя,

И у неё не будет другого выбора

Мы снова увидимся, мы снова увидимся

Там, где ничто приобретает смысл.

Мы поймём, откуда мы пришли.

Жаркое, изнуряющее лето, выпивающее все соки, сушащее землю, листья, кожу, оно стирало с щёк случайно мелькающие слёзы, что срывались с ресниц и падали на щёки, убегая тонкими струйками, словно от неведомой погони. Сушило губы, иссушая крики и вопли, не сорвавшиеся с губ стоны, проникая в самое нутро и сжимая сердце раскалёнными пальцами, впиваясь в них острыми, грязными когтями, пуская кровь вновь и вновь, подобно ручьям, что пускают проливные дожди. Тонкие пальцы скользят по стволу дерева, другие пальцы бережно прижимают к грифу тонкие струны, извлекая тонкий, жалобный плач обычного дерева, обычных жил. Смычок вновь и вновь касается струн, будоража в отвердевшей душе новые и новые чувства, хотя, казалось бы, что новое может познать древний оборотень под сенью лазурных небес, что так и плавились под жаром солнца, как плавится любовница в умелых руках мужчины, как кричит и стонет неумелый мальчишка в руках взрослого, желающего секса мужчины? Язык скользит по раскалённым губам, желая хоть как-то облегчить боль и муки. Взгляд воспалённых глаз скользит по пейзажу за окном, а руины вздохов разрушаются до мелкого песка, причиняя острую боль, сдавливая горло, лёгкие, наполняя их невозможной горечью.

Повторяя про себя три единственных слова, точно молитву, уже много-много лет, этим он и держался, вылавливая из тьмы блеск сапфировых глаз, ловя жадные вдохи, прижимаясь губами к чувственным губам, что приносили и приносят сумасшедшее удовольствие своими прикосновениями, вырезая взглядом тонкие черты лица и узоры на бледной коже кровавыми поцелуями-укусами, что могли вновь и вновь пронзать плоть его мужчины, уже не причиняя боли, заставляя биться в экстазе, измождённо откидываясь на простынях, точно после наркотиков. Тесносплетение тел и душ поражало красотой своей простоты, врезаясь глубоко в память и не отпуская более, удерживая от глупейшего из шагов, идея о котором постоянно крутилась в уставшем сознании графа, точно стая хищных птиц-падальщиков.