Я кричал в дым паровоза, в белую тьму, в несущуюся навстречу мне пеструю сумятицу. Цолалто и Шандор Лацкович, волоча свои чемоданы, бежали рядом, но теперь на миг остановились. «Бебе!»
Я видел, что они спешили к дальнему входу в вагон, так как со ступенек ближайшего их оттеснил Мерени с дружками. Пульмановский вагон был разделен на три части, и в каждой части были купе на четыре и на шесть мест. Цолалто метнулся вперед, чтобы занять одно из них для нас. Наконец откуда-то появился невозмутимо спокойный Середи. Однако Шандор Лацкович только кивнул ему и вернулся на несколько шагов назад:
— Эй! Медве! Сюда! Иди сюда!
Медве непонимающе взглянул на него, но все же двинулся к нам.
— Жолдош! — кричал Лацкович-старший. — Бебе, идемте! Медве! Середи! Где мой брат?
Но Йожи Лацкович куда-то запропастился, хотя и он уместился бы с нами. Мы заняли отличное купе. Цолалто, разумеется, уселся у окна, Лацкович рядом, затем Жолдош. Мы же с Медве и Середи сели лицом по ходу поезда. Йожика Лацкович оказался в соседнем отделении вагона с компанией Фидела Кметти, сначала он перешел к нам, но потом вернулся обратно. Он взглянул на Медве со своей обычной иронической ухмылкой, но все же как на друга старшего брата.
Шандор Лацкович тоже всегда иронически улыбался, чуть склонив голову набок, но его глаза излучали одну лишь веселую открытость, а не враждебность. Он любил посмеяться. Он снова попросил Медве повторить больничные остроты господина курсанта Руппа. Впрочем, Медве, если уж на то пошло, рассказывал только ему, и они смеялись и дурачились вдвоем. Мы то и дело вскакивали, никому не сиделось на месте, все бродили по вагону взад и вперед. Сопровождал нас капитан Менотти, и после отправления поезда он прошел по нему из конца в конец. В нашем отделении, покачав головой, он сделал замечание Понграцу: тот вскарабкался наверх, на полку для багажа. Там было уютное, широкое и немного вогнутое лежачее место.
Мерени и компания в своем отделении заняли все полки для багажа под спальные места. Менотти, покачав головой, выразил полуофициальное признание свершившегося факта. Однако Медве прямо-таки набросился на меня, когда после часа езды и двух-трех небольших остановок я тоже встал на сиденье, чтоб забраться наверх и чуток поспать.
— Слазь! — Он со злобой глядел на меня.
Он сказал это так серьезно, что я и в самом деле соскочил на пол. Я понял, что он сказал это не из-за капитана Менотти, а по какой-то другой причине. Я выжидающе смотрел на него.
Медве, однако, изумился, что я его послушался, и нерешительно, изменившимся голосом пробормотал:
— Ну… Зачем это?..
— Заберусь наверх, сосну чуток, — объяснил я.
— Да?
— А что? Давай попробуем, — сказал я и указал на другую свободную полку. Остальные ребята пока еще оживленно болтали.
Медве, как и все, прошелся разок-другой по вагону и увидел, что Ворон, Мерени, Бургер — все они развалились на багажных полках. Потому он и не хотел лезть наверх. Но теперь он все же забросил туда шинель и вскарабкался на соседний со мной «чердак».
Во-первых, отсюда, сверху было интересно обозревать окружающее под новым углом зрения. Как из скрытого под потолком тайника, просматривалось все, что происходит внизу, болтовня, головы, глубинная жизнь. А потом действительно приятно вытянуться во весь рост. Поезд между тем, плавно подрагивая, нес нас вперед. Я щелкал ногтем по лампе. Вагон хорошо отапливался, и тепло поднималось вверх. Когда же по нашему отделению меж скамей проходил Цако, я вдруг протянул руку и сорвал с его головы пилотку.
Цако оторопело посмотрел назад, потом наверх. Но прежде чем он сообразил в чем дело, я перебросил пилотку Медве. Медве — мне. Цако прыгал за ней и хохотал во все горло. «Дураки! Дураки!» — кричал он, глядя, как мы лежим на животах под самой крышей вагона. Потом Медве слез вниз за своим сухим пайком, который нам раздали за ужином, и заодно прихватил мой паек. Мы неторопливо их поедали. Здесь была колбаса, сыр, два больших куска хлеба и в отдельной бумаге кубик фруктового повидла, того самого, которое так не любил Эттевени.
5
Дёр, Дёрсентиван, Сень, Алмашфюзито. Я заснул, потом проснулся. Мы подурачились с Шандором Лацковичем. Середи спал в углу. Я залез обратно. Жолдош невероятно серьезно беседовал с Цолалто. Прошло страшно много времени. Медве еще в Дёре купил фруктового сахара и угощал нас, словно могущественный властелин заморских гостей. Потом он учил Жолдоша и Лацковича выходной арии «Герцога Боба». Фруктовый сахар кончился. Они распевали «Герцога Боба». Мы мчались сквозь ночь к распахивающемуся перед нами миру. Биа-Торбадь, Будаэрш. Чуть свет мы с грохотом пронеслись по железным мостам. Потом стеклянный купол вокзала, трамваи, асфальт.