Училище на границе

Увеличительное зеркальце понадобилось мне для того, чтобы читать после отбоя. В сумраке печатный текст разобрать было невозможно; но с помощью зеркальца, собиравшего свет ночника в пятнышке величиной с крейцер, можно было читать букву за буквой и строчку за строчкой, пока не занемеет рука; придумал это Медве.

12

Снег все же выпал — в январе. Сперва он растаял, стало грязно. И пока это продолжалось, с вечерней чисткой шинелей, брюк и башмаков в умывалке была прямо-таки беда. Но в конце концов и не такая уж большая беда. Я тоже привез с каникул увеличительное зеркало — круглое двустороннее зеркало для бритья. Еще у меня была развинчивающаяся безопасная бритва в блестящем металлическом футляре, выстланном бархатом, мыло для бритья и кисточка, как у Медве. Каждую субботу перед отбоем мы шли бриться.

Все болтавшиеся в умывалке смеялись над нами. Мы тоже ухмылялись в ответ, хотя это было не так просто; когда мы, надув щеки, снимали обильную пену с шеи и подбородка, следовало соблюдать особую осторожность, чтобы не порезаться. В особенности отличался этим я. Мне то и дело приходилось одалживать у Медве огромный лиловый кубик квасцов. И еще надо было внимательно наблюдать за другими; кроме нас, брились только Мерени, рыжий Бургер и Гержон Сабо. Хомола и Ворон косо смотрели на нас.

Однажды к Медве во время бритья привязался Йожика Лацкович. Я видел, что Хомола посматривает в нашу сторону с другого конца умывалки. Вот я и ткнул своей намыленной кисточкой Йожке прямо в морду, так что он фыркнул и начал отплевываться. Это была рискованная шутка, но она сошла мне с рук, и сам Йожика вынужден был рассмеяться. Я уже давно был по горло сыт его наглостью; но за него мог постоять Шандор, его старший брат, третий соредактор нашего «Вестника»; к тому же — что представлялось куда более важным — опасно было разрывать то молчаливое соглашение о мире или нейтралитете, которое возникло когда-то даже не как соглашение, а просто по доброй воле Йожики, давным-давно, когда из клана Матей — Кметти — Инкей он один начал ради своего брата относиться к нам терпимее.

Ни у кого из нас еще не было бороды, достойной бритья. Особенно у Медве. Возможно, причиной тому была его смуглая кожа. Он очень вырос, как-то незаметно. Теперь его перевели на правый фланг, он был вторым после Сентивани. Медве давно уже научился точно координировать свои движения. Не медлить, но вкладывать в любое действие не более того, что требуется; без чрезмерной осторожности, но и без судорожной спешки соединять воедино ряд мелких движений, делая по возможности два-три дела зараз. Коленками, плечами, головой — как получится; левой ногой подтягивая стул, правым локтем приподнимая крышку столика; притормаживая на поворотах лестницы, но кратчайшей траектории огибая углы; словом, целесообразность движений вошла в нашу плоть и кровь.

В манере носить пилотку Медве уже кое-кто подражал — Фери Бониш, Палудяи, Жолдош и даже некоторые младшекурсники. Он надевал ее одной рукой и ладонью оттягивал на затылок. Дверь в уборную мы распахивали ногой; Медве укорачивал или растягивал шаги так, что, подойдя к ней, носком башмака точно отмеренным движением пинал ее и проходил внутрь почти без остановки. Обращению с безопасной бритвой нам тоже пришлось учиться; она была слишком легка для руки. Места порезов щипало от квасцов, и я чувствовал приятный холодок; мне нравились вкус, запах, пощипывание красивого лилового кристалла; увлекательная новизна и шик.

Снегопады продолжались, и в феврале все опять стало белым. В одно из воскресений мы, протестанты, пошли в городскую лютеранскую церковь. Отряд из шестидесяти — семидесяти человек вел Бониш, как самый старший по чину четверокурсник. Дёндёш замерзла. Старые дома заткнули свои окна одеялами и подушками, стараясь укрыться от холода. Службу служил наш пастор. Мы сидели сбоку на трех скамьях, первокурсники и второкурсники стояли. Мы с Медве смотрели на штатских, высматривали девушек. «Уродины», — сказал Медве. Мне они казались красавицами, но возражать я не стал. Я знал, что Медве так же неравнодушен к девушкам, как и я, а может и больше, и даже некрасивых он не оставлял без внимания. Девушки тоже косились в нашу сторону, главным образом на него. На его мечтательную физию, что ли; он этого не замечал, а я ему об этом не говорил.

От квасцов кожу на лице немного стягивало. Мы знали, что девушки, даже наши четырнадцатилетние сверстницы, что бы мы ни делали, считают нас мальчишками. Про себя мы смеялись, но с этим приходилось мириться. Мы слушали проповедь, от нее клонило в сон. Я старался сесть поудобнее, расслабить мышцы и по возможности ни о чем не думать, а просто получать удовольствие от самого факта своего существования. Медве же ловко вытащил книжку Шопенгауэра из «Библиотеки современной литературы» и исподтишка читал ее, прикрывая сверху обиходом.