Училище на границе

— Онанист, — угодливо подхватил Матей.

Вот тут-то я и зашевелился. Я еще не был в этом уверен, но мне представилось, что я действую верно, ибо этого уже спустить нельзя. Я схватил Матея за руку, дернул его на себя. И начал хлестать его по щекам. Между прочим, я ненавидел Матея глубже, чем Мерени, и даже глубже, чем Ворона. Мой выпад был для них полной неожиданностью, и прежде чем меня сбили с ног, Матей схлопотал пять или шесть пощечин. Падая, я схватил его за ногу и судорожно вцепился в нее. Он тоже упал. Меня здорово избили.

Впрочем, упал я очень удачно. На левый бок, а правое колено прижал к груди. Таким образом я все время прикрывал живот. Матей взвыл. Я схватил его за лодыжку. Не знаю, как долго все это длилось, но когда нас разняли и я направился к своему месту, Матей тащился передо мной, сильно прихрамывая. Я отметил это про себя. Немного очухался; в голове у меня гудело, я выпрямился и в два шага догнал Матея. Пнул его в лодыжку, целясь в больное место, со всей силы.

Он опять взвыл и чуть не упал. Я как раз добрался до своего места. И задумал еще разок пнуть Матея в больную ногу, но тут увидел, что справа промеж стульев ко мне рвется Фидел Кметти. Середи чуточку отодвинулся со своим стулом назад. Я понял, что не мы одни с Матеем живем на свете. Я сел на свое место.

Отрезвил меня Кметти. Если даже он с таким угрожающим видом несется на меня, значит, мое дело дрянь; Лапочка действовал только наверняка. Ну и заварил же я кашу, но теперь уже все равно. Середи обернулся и спокойно сказал Кметти:

— Не толкайся.

Кметти оторопел. «Я же не тебя…» — начал было он, но, протискиваясь дальше за стулом Середи, он снова толкнул его. «Пусти!» — сказал Кметти.

— Нет, ты меня толкаешь, — решительным голосом сказал Середи.

— Но я… ты что, не понимаешь… ой, ну…

— Плевать мне, что там у тебя.

Середи вел себя странно. Такого с ним еще никогда не бывало. Затем, бог весть отчего, опрокинулась его банка с грязной водой из-под красок, и вода потекла вниз. Все это длилось не более четверти минуты. Со стороны окна ко мне приближался одноглазый Калудерски, а сзади поднимались с мест Бургер и Ворон, смотрели, что происходит. Лишь только у Середи опрокинулась вода, он мгновенно отвесил Фиделу Кметти пощечину. Не вставая с места.

— Скотина! — удовлетворенно сказал Середи.

Красавчика Лапочку даже дружки Мерени не били никогда по щекам. У него отвалилась челюсть, и от испуга он скорчил такую забавную рожу, что Бургер засмеялся. Цолалто тоже хихикнул и начал вытирать носовым платком столики Середи и свой. Потом с небольшим опозданием, но зато в полную силу грянул хохот Гержона Сабо. Калудерски как ветром сдуло.

«Жаль, — подумал я, — хорошо было бы выбить ему и второй глаз». Разные мысли одолевали меня. То мне хотелось пасть на колени — все равно перед кем — и, склонив до полу свою гудящую голову, молить о пощаде; а то вдруг хотелось выбить Калудерски его единственный здоровый глаз и заставить его сжевать собственные очки в толстой оправе. Я остановился на втором варианте. Но тут в классе началось движение, разговоры. А компания Геребена издевалась над Лапочкой Кметти.

14

Я все ждал, что же будет дальше. Они легко бросали в беде своих друзей, но это ничего не значило. Середи помог мне навести порядок в моем ящике. С его стороны это было чистым безумием, но пока что такие номера сходили ему с рук. Однако я знал, что это еще не конец, по-настоящему еще ничего и не начиналось. Я беспомощно ждал продолжения.

То, что все посмеялись над Кметти и даже над Матеем, который, кстати сказать, еще долго прихрамывал, тоже ровно ничего не значило. Не имело значения и то, что я был накоротке с Гержоном Сабо и отчасти даже с Бургером, или что мое положение в футбольной команде казалось незыблемым и продолжало укрепляться. Это гроша ломаного не стоило. Не исключено даже, что именно потому Ворон и затеял кампанию против нас. И еще — то было возмездие за кабаре и «Хронику недели», к которым напрямую он придраться никак не мог. Про себя я несправедливо обвинял во всем Медве. Он ко мне тоже был несправедлив.

Я ждал, что будет дальше. Случилось ли это через несколько дней или в тот же вечер, я не знаю. Может быть, на следующий день после обеда. Я стоял у окна в уборной. Прежде чем уйти, мы всегда останавливались на минутку у окна. Рядом со мной встал Пали Цако.

— Знаешь, — сказал он, — однажды я был на свадьбе в Пишколте. Выдавали замуж дочь мельника.

Я взглянул на него. Остальные пока еще не очень-то со мной разговаривали. Мерени вернул мне книги, но тетрадь в клетку оставил у себя.

— Знаешь, там столько колясок было, ни конца, ни края. Торты, пломбир. У них была паровая мельница в Пишколте.

— В Мишкольце, — сказал я.

— Нет. В Пишколте. Мы держали кончик невестиной фаты, потому что я был еще маленький, понимаешь, с такой же маленькой, вроде меня, девчонкой, но она была такая бестолочь, так и хотелось дать ей по заднице. Но мы все шли, понимаешь.