Училище на границе

— Что с тобой? — нахмурив брови, взглянул на него Драг. — У тебя имеются замечания?

— Имеются, — бледный от ярости, сказал Медве. — Мать его дери…

Драг встал рядом с Мерени. Середи сразу смекнул в чем дело и вмешался. Он видел, что Медве невменяем, и если не придет в себя, то в два счета влипнет в историю.

— Не дури, Медве, — спокойно сказал он, не вставая с места. — Чтобы никогда больше не видеть рожу Шульце, мне и шести тысяч не жалко.

— Мне тоже, — смеясь, воскликнул Шандор Лацкович.

— Вот видишь, — сказал Середи, — Проголосуем.

— Голосуем, — подхватил я. Цако вдруг также крикнул «голосуем», и Геребен с Хомолой тоже.

— Голосуем!

Мерени ударил кулаком по столу. Остальные, тоже начавшие было кричать, стихли. Медве уже сел и отвернулся, но теперь, не вставая, повернулся вновь. Мы видели только, что Мерени почти дрожит от ярости и, запинаясь, кроет нас почем зря.

— Молчать! Они голосуют! Погодите! Что?! — Он не мог выразиться яснее, да и не хотел. Он не договорил какое-то ругательство, еще раз ударил по столу и сел.

Драг немного выждал, затем заявил:

— Я соберу деньги перед ужином.

Вот так мы и скинулись на прощальный подарок Шульце. У Якша шести тысяч не было, и он отдал Каппетеру шесть порций хлеба с жиром. Сразу после каникул съестное шло по низкому курсу.

16

Во время подъема уже светало. Начинали щебетать птицы. День ото дня все раньше и раньше. Мы просыпались оттого, что первые лучи вставшего солнца начинали играть на замазанных белым стеклах окон, выходящих в коридор. Богнара сменял на дежурстве новый унтер-офицер, Балабан. Шульце исчез.

Балабан, двухметровый мужчина могучего телосложения, с докрасна отмытым лицом, был с нами совершенно беспомощен. В присутствии офицеров или даже Богнара мы следили, чтобы это не вышло наружу, и тогда в первую очередь сам Балабан удивлялся, как здорово он умеет поддерживать дисциплину. В остальное же время мы вертели им как хотели. Но он не был глуп. Вскоре он уяснил себе ситуацию и приспособился к ней. Он понял также, что с Мерени шутки плохи, более того, что он полностью зависит от его настроения.

Присланные или привезенные с каникул и сбереженные продукты мы обычно прятали в тумбочке или в соломенном тюфяке. Мерени, Ворон, Бургер и Хомола во второй половине дня пробирались в спальню и опустошали обнаруженные тайники. Но поскольку долго отсутствовать было рискованно, даже в дежурство Богнара они в спешке зачастую только разоряли чью-нибудь одну посылку. Теперь, при Балабане, всякий риск исчез. Они спокойно рыскали и пожирали все съестное, даже не возвращаясь обратно в класс. Мы не раз видели их всех там, наверху, когда шли мыть руки перед ужином; они валялись на кроватях и курили.

Это, если можно так выразиться, было теневой стороной Балабана. Но вскорости Мерени, введя новый порядок, помимо Энока Геребена, Гержона Сабо и Петера Халаса, стал прихватывать с собой и меня, а раза два он даже взял с собой Шандора Лацковича, Серафини и Лапочку Кметти.

Ворон разнюхивал, кто куда прячет свою провизию, когда приходили посылки; он следил и за классом «Б». Мерени кивком давал каждому сигнал. Мы прокрадывались вверх по лестнице в одиночку. Потом, когда под тюфяком или за нижним ящиком тумбочки обнаруживалось припрятанное, мы хохотали над наивным скупердяем-владельцем и устраивали пир горой из салями, сардин и печенья.

Поначалу меня несколько смущало, что мы роемся в чужих вещах в отсутствие хозяина. Но то, что Мерени и компания брали меня с собой, было важно; к тому же, однажды преодолев нервирующее это чувство, ему уже не поддаешься. Начинаешь понимать, что они правы; то есть, что мы правы, что это увлекательная, волнующая забава; что мы отправляем правосудие. Никто и пикнуть не смел, когда вечером обнаруживалось, что его сокровищ и след простыл: он бы только выставил на позорище свою скаредность и мелочный эгоизм, да еще схлопотал бы за это оплеуху от кодлы Мерени. Конечно, Ворон потом глумился над жертвами и упорно провоцировал их на какое-нибудь изъявление недовольства; но они отворачивались, стыдливо прятались от него и правильно делали.

Это свидетельство расположения Мерени было столь важным для меня еще и потому, что однажды он здорово обругал меня и пнул в зад. Это было, когда Палудяи сломал себе руку.

Дело в том, что на малом плацу что-то строили и по наклонным доскам с разбегу можно было попасть наверх. Палудяи боялся. Я схватил его за руку и сумел втащить на леса. Палудяи протестовал, отбивался, но я знал, что, попав наверх, он сразу осмелеет. Так и случилось. Теперь-то он смог бы залезть наверх и один, но он был зол на меня и хотел уйти. Когда я опять схватил его под руку и потащил за собой, он, упрямо сопротивляясь, оступился и упал с лесов. С небольшой высоты. Но все же сломал руку и остался лежать на земле.

Мерени подошел ко мне и пнул в зад. Вместе с Геребеном мы повели Палудяи в лазарет. Ему наложили гипс, и рука в два счета срослась. Я охотно поменялся бы с ним местами, поскольку некоторое время думал, что сам себе навредил гораздо больше.