Училище на границе

Мне хотелось думать о другом. О чем угодно. Всплывшие задним числом подробности дела Эттевени заставили меня вспомнить дознание в продолговатой ротной канцелярии, придвинутые к стене столы, майора Молнара, который сидел наискосок на стуле и, глубоко затягиваясь сигаретой, небрежно читал протокол, выпуская дым через ноздри и рот. «Ну? Ну?» Он делал затяжку и, подняв глаза к потолку, выпускал дым. Наши лбы покрывались испариной. Мы стояли не шевелясь по стойко «смирно». И все это время я смотрел в окно. Там виднелась верхушка фонарного столба на аллее напротив, осенние кусты и парк, горы, свинцовое небо, оправленное в оконную раму. Мы с Цолалто, нервничая, остановились не рядом, как положено, а каждый сам по себе и, разумеется, так и простояли до самого конца. Цолалто повернулся вполоборота к стене, там над письменным столом висели какие-то ведомости и аккуратные таблицы. В правом кармане моих брюк лежал мускатный орех, и я не переставая думал о том, что его не стоило сюда приносить.

Одну его половину я потом отдал Цолалто. Урок был пустой, мы уже сидели на своих местах, а в канцелярии продолжалось разбирательство. Цолалто предложил мне что-то в обмен на половину скорлупки ореха. Она была ему нужна для игры в пуговицы, он приклеивал ее смолой на место вратаря. Поскольку я вообще хотел выбросить эти, на мой взгляд, бесполезные толстые скорлупки, то одну половинку отдал ему даром. Цолалто страшно обрадовался; так сильно, что я тотчас пожалел о своем великодушии; он сразу бросил все свои дела и вытащил пуговицы. Он пытался отклеить «Список поправок» из географии Формеша — как раз для этого он и взял ее на время. Но теперь он отодвинул книгу; несколько страниц перевернулось, и открылась картинка: Мичиган-авеню в Чикаго. Я ногтем большого пальца царапал в неровном слое зеленой краски столика тонкие бороздки до тех пор, пока дерево поддавалось, когда линия обрывалась, я начинал с нового места. Печи уже начали топить. Впрочем, фрамуг не закрывали, на дворе было не так уж холодно.

Снимок чикагской Мичиган-авеню в учебнике географии Формеша был довольно расплывчатый, но все же можно было разглядеть несколько небоскребов, между ними небольшой одноэтажный домик, а на переднем плане похожее на ангар ветхое строение, железную арматуру, какие-то будки, словно здесь еще не закончили строительство. Но несмотря на это, улица кипела жизнью, в утреннем морозном блеске мартовского солнца сновали прохожие и автомобили. Мне не очень хотелось думать про этих чикагских прохожих в соломенных шляпах, вот почему я так настойчиво продолжал нашептывать Середи, что разузнал о событиях того понедельника.

— Закрой пасть! — вне себя от ярости, прошептал он мне уже в третий раз.

Мы умели разговаривать не раскрывая рта, так что и в двух шагах ничего не было слышно. Я не мог вынести этого парализующего страха, мертвой тишины, сдерживаемого дыхания и пустоты внутри себя. Но едва заговорив снова, я внезапно осекся.

Сначала я не смел поверить своим ушам. Откуда-то послышался визг Шульце, но мой разум отказывался это понимать.

— Курсанты Середи, Бот!

Мы вскочили. Я побледнел.

— Я! Я!

Шульце удовлетворенно кивнул:

— Обоим. До побудки!

Когда через полчаса унтер вышел проверить уборную, Середи повернулся ко мне. Я сел на кровати. До сих пор он ни разу меня не бил, хотя и был невероятно сильным парнем. Сейчас он был в бешенстве, впрочем как и я. Я понимал, что в любом случае он будет прав, но это знание не помогало, наоборот, мне становилось только все горше и тяжелей. Самое меньшее, даст затрещину, думал я, а мне и пикнуть нельзя.

— Чтоб ты… — Середи смотрел на меня своими голубыми глазами. — Ты!.. Брысь!..

Я видел, что он в дикой ярости. Вообще-то он был увальнем. Он замолчал и только пристально смотрел на меня. Затем, начиная от приплюснутого носа, все его лицо смягчилось.

— Слушай, — сказал он. — Ходил со мной в школу один такой недотепа, вроде тебя!

Теперь можно было разговаривать, ибо когда Шульце приближался по коридору, от двери заранее подавали сигнал. Середи сел ко мне на кровать и начал жевать кусок хлеба, который обычно уносил с ужина, чтобы съесть перед сном. Он начал рассказывать мне какую-то историю.

Я вновь опустился на подушку, онемев от удивления. Железная кровать чуть вздрагивала, когда Середи энергично откусывал хлеб и время от времени поворачивался ко мне. Его знакомый недотепа одноклассник на вопрос учителя, почему он написал, что в Будайском дворце можно видеть «мощь» королевы Эржебет, вместо того чтобы написать «мощи» королевы Эржебет, возмущенно, с апломбом ответил:

— Так нет же смысла, если «мощи»!

Весь класс засмеялся, а учитель вышел из себя.

— Мощи? — угрожающе переспросил он и вдруг — трах! — дал ученику оплеуху и тем самым решительно положил конец спору.

Когда Середи рассказывал, он невольно изображал все в лицах, и ученика, и учителя, их повадки и голоса; сам того не сознавая, он представлял их как в театре, несколько схематично, но так забавно, что я громко рассмеялся.