Училище на границе

Карчи Марцелл — единственный человек, кто был ему небезразличен. Неужели он рассердится за это? Что он скажет, когда узнает? Ведь завтра он узнает: Марцелл был прикреплен к нашей роте. За мать Медве не тревожился, а на остальных офицеров ему было наплевать. С полшестого вечера до полшестого утра он будет сидеть взаперти. Вход в гауптвахту открывался с первого этажа, у основания лестницы. Висячий замок, двойные засовы, решетка и проволочная сетка на окне; внутри же четыре маленькие клетки, каждая со своей решетчатой дверью на замке. Унтер-офицер Тельман ужасно долго звякал ключами, вписал что-то в большущий журнал, а потом загремел внутренними замками. Из находившейся напротив музыкальной комнаты доносились звуки рояля: кто-то из курсантов третьего курса непоколебимо гонял гаммы.

Надзиратель велел Медве расшнуровать башмаки и отобрал не только шнурки, но и тесемку от кальсон. Это было хуже всего. Кальсоны приходилось беспрерывно поддергивать, поправлять, так как они сползали вниз, лишь только он вставал с нар, да и вообще от любого движения. Впрочем, тут не было особой возможности двигаться, он мог сделать всего два-три совсем коротких шага. Уж лучше растянуться на досках и попробовать не психовать из-за этих кальсон. Нары были очень жесткие, но этим и исчерпывалось все неудобство гауптвахты.

Собственно говоря, в глубине души Медве испытывал к плешивому подполковнику благодарность за точную военную формулировку. «Выразил недовольство». Он даже ощутил это как лесть, ему оказывали уважение, какого он не заслужил. Он бросил хлеб на землю просто в приступе злобы, но несомненно, многое ему тут не нравилось, и в первую очередь то, что другие, как, например, Драг или Матей, да и Гержон Сабо тоже, хотя им и попадались куски хлеба с жиром куда большие, чем ему, никогда не набрасывались на них так жадно, как он, а спокойно отходили и садились куда-нибудь на скамью или за футбольные ворота, чтобы съесть их там в спокойной обстановке. И до тех пор к хлебу не прикасались. Таких было много. Как будто, не в пример Медве, они легко могли совладать с ненасытным чувством голода. Медве злило главным образом то, что существуют люди, которые выглядят и выше и мужественнее его.

Плохо, что мать не забрала его домой в сентябре. Следовало вынудить ее сделать это. Тогда еще не было поздно. Но он же не мог все предвидеть.

Он думал о старшем лейтенанте Марцелле. Однажды под вечер тот вызвал его в преподавательскую библиотеку, чтобы отдать ему тетради для письменных работ. Пол был застлан ковром, Карчи Марцелл сидел за письменным столом у стены, под абажуром, исправлял их работы, но еще не управился вполне. «Погодите, — сказал он. — Присядьте». Однако Медве не знал, куда присесть, да к тому же не смел, а лишь стоял столбом. Через некоторое время лейтенант поднял глаза и раздраженно сказал:

— Не стойте у меня над душой, я же сказал: сядьте!

Медве, напуганный, пришел в себя и в смятении сел прямо на пол, словно бы и в самом деле выполняя команду.

Карчи Марцелл оторопел, потом рассмеялся.

— Встать! — сказал он.

Медве вскочил. Лейтенант мгновение смотрел ему в глаза, затем дал знак подойти поближе.

— Не придуривайся, тоже мне простачок! — сказал он, слегка нахмурившись. В его взгляде чувствовалась симпатия. Он достал из среднего ящика ключ. — Вон там второй шкаф, — сказал он. — Откройте его. Подыщите себе книгу. Выбирайте только с четырех нижних полок. Через неделю, если прочтете, возвратите чин чином!

Медве не посмел долго рыться в книгах, хотя и очень хотел бы. Он взял одну из книг Йокаи, и Карчи Марцелл вписал ее номер в тетрадку. Этот красивый, юный и при всем том мужественный старший лейтенант артиллерии разговаривал с ним как старший брат. Даже обратился к нему на «ты», забыв на секунду субординацию.

«Не придуривайся, простачок». Словно он уселся на пол из чистого озорства, как если бы ему приказали в шутку, а вовсе не по своей нелепой растерянности. Мысли о старшем лейтенанте Карчи Марцелле причиняли Медве здесь, на гауптвахте, особую боль, а не думать — не получалось. Он вовсе не хотел придуриваться — к сожалению. И вовсе не был таким сорвиголовой, смелым и веселым парнем, каким представлялся старшему лейтенанту Марцеллу. Этот человек тоже обманывается в нем.