Училище на границе

— Раздевайтесь-ка. Тут не нужно щелкать каблуками, — сказал четверокурсник приветливым, дружеским тоном. — Вы же едва держитесь на ногах.

— Старик вскроет, — добавил его сосед. — Ну, да ты не бойся.

Медве, раздеваясь, лишь бросил взгляд в ту сторону, откуда раздался голос, и пробормотал, что он не боится. Даже сквозь дурман лихорадки он чувствовал огромное облегчение, овладевшее им уже там, на той стороне плаца, когда он позволил Серафини взять себя под руку. Расслабленный, он сдался безо всякого сопротивления.

Он испытывал неизведанное, мягкое спокойствие. В этом новом состоянии счастья он не следил за происходящим, и все же какое-то безличное, незаметное, но обостренное внимание не переставало бодрствовать в нем, словно из любезности подменяя его самого; без особого напряжения мысли, без всяких усилий с его стороны он уже знал, что четверокурсника зовут Рупп и что он командир взвода первокурсников. В тот миг, когда он встал перед ним навытяжку, он уже знал: всякое его распоряжение, любую его команду он тотчас с готовностью и бездумно выполнит.

— Кидай на стул, Медве! — сказал ему обладатель второй кровати.

В палате у стены стояли рядом два стула, и Медве сложил свою одежду на один из них, а потом улегся на указанную ему кровать. Здесь были красивые белые железные кровати с матрацами.

— Пинцингер унесет, — добавил его сосед. В палате было два окна, и кровать Медве стояла около второго, напротив кровати Руппа. Четверокурсник приподнялся на локте и оглядел Медве, но отнюдь не бесцеремонно. Уже ясно было, что он не станет вертеть здесь Медве, как захочет, но такого приветливого, можно сказать, светского обхождения Медве еще никогда не встречал у четверокурсников. Санитар принес завтрак и унес его одежду.

Он не мог откусить кусок от булки. Отпил два глотка какао и на этом кончил свой завтрак.

— Каппетер, — тихо позвал четверокурсник.

— Я.

— Будь любезен, брось мне свой ножик.

Они разговаривали здесь в полный голос, но не громче, чем обычно принято в помещении, так, словно они штатские. Медве знал, что его сосед — Зено Каппетер, он сразу узнал его. Ему вспомнилось, что вот уже четыре или пять дней Драг или дневальный, докладывая офицерам о численности состава роты, отбарабанивали: «Каппетер в лазарете». Но теперь ему чхать было на Каппетера. Сейчас его ничто не волновало, и меньше всего Каппетер.

Каппетер сидел в классе между Калудерски и Орбаном, у него был изящный, тонкий нос с горбинкой и взгляд — как у иной девицы, которая нисколько не сомневается в том, что носик ее — ценнейший, совсем новенький прелестный товарец, и она полагается на него в любой жизненной ситуации. Нож Каппетер не бросил, а встал с кровати, сунул ноги в тапочки и вежливо принес четверокурснику. После этого он, шаркая ногами, подошел к Медве и заглянул в его кружку.

— Тебе какао дали? — сказал он. — Ты не хочешь?

Медве отрицательно потряс головой. Каппетеру и Руппу дали чай.

— Послушай, может, выпьешь. Оно еще теплое, — уговаривал его Каппетер.

Медве отмахнулся — не хочу, пей сам. Каппетер был не из тех, кто долго упрашивает. Однажды, когда Медве еще не знал его по имени, а знал один лишь его изящный, совсем новенький носик, в самое первое время черных новичковых кителей, Каппетер подло подставил ему подножку и с холодным презрением посмеялся над ним. Впоследствии он еще не раз издевался над Медве, как и все прочие. Но отчетливее вспомнилось Медве, какое безмерное отвращение Каппетер выказывал всегда к Элемеру Орбану. Теперь же его точно подменили.

— Спасибо, Медве, — сказал он. — Если ты и вправду не хочешь, я выпью.

— Знаешь, меня посадили на первую диету. А тебе Пинцингер прописал четвертую. Повезло тебе. Здорово повезло. С этим чиреем ты пробудешь здесь не меньше недели. А то и две. Старик любит вскрывать. Но ты не бойся.

Он говорил все это дружеским, естественным тоном, жадно глотая какао Медве. В коридоре кончили убираться. В маленьком домике воцарилась полная тишина.

— Медве, — позвал Рупп.

— Я.

— Ничего, лежи. Ты можешь читать?

Четверокурсник уже и к нему обращался на «ты». Он передал ему через Каппетера книгу. Но Медве не мог читать. Хоть он и видел отчетливо одним глазом, но от жара не мог сосредоточиться. Он положил на нижнюю полку тумбочки «Путешествие капитана Скотта» и задремал. За окном начало светать.

Позже сквозь сон он слышал, как пришел санитар, затопил печь, что-то тихо сказал Руппу, погасил свет и вышел. В половине восьмого из города пришел врач — полковник медицинской службы. Войдя, он прямо в шинели, с желтым кожаным саквояжем в руке зашел в палату и осмотрел Медве. Было уже светло. Серое, убогое утро поздней осени.