Учитель драмы

Танцпол освобождали для игры в квиддич. Джио, теперь уже с новым другом, подпрыгивал на месте от радости и возбуждения. Этот мальчик очень сильно отличался от того неудачливого, невидимого парнишки, каким он был в «ОШ 666». Он был счастлив. Кэт была счастлива. У меня была любовь и работа. Моих шрамов не было видно, они не красовались прямо на лбу, но я тоже однажды победила зло, которое продолжало преследовать меня. Неважно, какие призраки водились в Хогвартсе, которым стал для меня «Бульвар», я не собиралась никуда уходить.

Глава двадцать четыре

В Управлении записей гражданского состояния клерк с волосами свекольного цвета сообщил нам с Озом, что для подачи заявления о браке надо прожить в Дублине по меньшей мере пятнадцать дней. Но это было скорее не серьезное официальное препятствие, а формальная галочка. Оз договорился с прыщавым подростком, работавшим в хостеле в ночную смену, об обмене: гашиш за письмо с печатью и клятвенными заверениями, что мы живем в «Тристан Хостел» более месяца. Мы вернулись два часа спустя, предоставили свои паспорта (мой — фальшивый, Оза — предположительно подлинный), и нам назначили дату церемонии через неделю.

Стоя на автовокзале, загаженном птицами, глотая выхлопные газы, в окружении бомжей, требующих сигареты, мы были на седьмом небе от счастья и обсуждали свадебные клятвы и обручальные кольца. А еще мы купили катастрофически дорогие билеты до Лимерика.

Оз настоял на том, чтобы помимо своего рюкзака нести еще и мой.

— До тебя я никогда не встречал женщины настолько же сильной, как я сам, — сказал он. — Я буду тебе хорошим мужем. Обещаю. Я точно не буду делать то, что делал мой дядя. Никаких каждодневных напоминаний о твоих неудачах. Никаких наркотических марафонов. Только если мы не будем устраивать их вместе. И я буду обеспечивать тебя. Тебе не придется больше заниматься мошенничеством. Не хочу, чтобы ты встала на кривую дорожку.

— Меня это не волнует, — честно сказала я. Такие вещи заботили других, более узко мыслящих людей. Это они планировали все наперед. Я жила моментом и любила Оза таким, какой он есть. У нас были похожие взгляды на жизнь (или, скорее, отсутствие всяких взглядов, что тоже в каком-то смысле можно назвать схожестью).

Да, я, как говорится, лезла в воду, не зная броду. И смутно отдавала себе отчет в том, что наша помолвка глубоко связана с моим отношением к матери: с тем, как я ее бросила, с тем, что она меня не искала, с тем, как я прятала воспоминания о ней в самые дальние уголки своего разума.

Это осознание не отменяло моего почти что физического желания иметь кольцо на пальце. Если я хочу устроить для себя персональные похороны матери, то мне хотелось быть скрепленной и защищенной старомодными узами Гименея. Я хотела, чтобы Оз был привязан ко мне. Мне нужно было, чтобы что-то меня заземлило. В таком случае, если я снова решу сбежать — сбежать из Ирландии, сбежать от себя, в ужасе сбежать от семьи, любви, отношений, всего человеческого рода, — я смогу только бегать кругами, тщетно пытаясь высвободиться из системы, которую сама же установила.

Оз коснулся моего лица, когда автобус въехал в Лимерик, и я, вздрогнув, проснулась.

— Узнаешь? — сказал он. В окне я увидела церковь Святого Иосифа, где один из папиных приятелей со стройки однажды подрезал у кого-то из кармана кошелек прямо во время святого причастия; за ней — художественную галерею, вокруг которой, по моим детским воспоминаниям, всегда росли тюльпаны по пояс.

— Немного.

Я была вся в поту, мою грудь распирало, сонная вальяжность в голосе была фальшивой.

Улицы были утыканы знаками с надписью «Stadfeach» («Остановись, осмотрись»). Но мне не хотелось осматриваться слишком внимательно.

Не успел автобус остановиться, я сказала:

— Мне нужно выпить.

— Тебе нужно поесть, — сказал Оз, когда мы зашли в один из пабов Лимерика. Но рагу из ягненка, которое он поставил передо мной, совсем не лезло мне в горло, так что я просто сидела, уставившись на него.

Ошалевшая и заторможенная из-за поднявшейся температуры, я решила вместо этого напиться и опрокинула два сидра, пока он только пробовал кровяную колбасу.

Мне постоянно мерещился отец, которого я будто бы видела краем глаза. Я с легкостью могла представить его здесь, посреди всей этой зелени и латуни: как он кладет свою плоскую кепи поверх наполненного до краев стакана с виски и затевает с кем-нибудь спор, что он сможет выпить его, не трогая и не поднимая шапки. Я как будто слышала его голос — как он представляет меня бармену в своей излюбленной манере: «Это моя дочь. Научил ее всему, что она знает. Но не всему, что знаю сам. Ха-а-а».

Пропотев насквозь и чуть не упав со стула, я доплелась до туалета и с помощью двух пальцев вернула себя в трезвость.