Учитель драмы

Я начала просматривать фотографии. На них была мама, и она была красивее, чем я могла себе представить, — в коротком платье, с широкой улыбкой на лице, — и я подумала, не могла ли она действительно захомутать этого молодого военного. Я долго разглядывала фото, изучая ее лицо внимательно, как незнакомый человек, и быстро пролистала те, на которых был отец (везде его лицо было либо отсутствующее, либо злое, либо хитрое, ну или он вообще отворачивался от объектива).

По сравнению с количеством фотографий родителей моих была просто куча. Вот я не старше двух лет, сижу верхом на деревянной лошадке. Снова я, не сильно взрослее, ем мамину яичницу, лицо перемазано желтком. Первое причастие. Рождество. Еще одно Рождество. Школьный спектакль. Пикник после прогулки с мамой на выходных в Уотерфорде. Перебирая полароиды, я видела, как становилась все выше и бледнее, и чувствовала, будто смотрю на призрака. Мой взгляд становился все менее сфокусированным. Моя улыбка приобретала очертания оскала.

Я механически благодарила маму Клири и тут дошла до фотографии, которая заставила меня остановиться. На ней не было ничего особенного — просто мы с Клири, играющие в настольную игру («Школьные джунгли») на полу моей старой детской комнаты — но меня словно молнией поразило от ужаса.

Сначала я подумала, что это просто из-за моего болезненного вида. Кожа была какого-то призрачного белого оттенка. Но я заставила себя посмотреть на фотографию еще минутку и поняла, что пугающим элементом были обои. На них был узор из пальмовых ветвей поверх вертикальных полос.

Двенадцать, — подумала я. — Это число листьев на каждой ветви. Я считала их, когда мне было страшно. Когда папа кричал. Я могла рассмотреть этот узор даже в темноте.

Я вся покрылась гусиной кожей. Этот узор был словно конечность, о потере которой я даже не подозревала.

Тогда я почувствовала запах отбеливателя, а потом и его вкус, настолько плотный, что он завяз у меня на языке и нёбе. Когда я подняла глаза, я увидела Клири, который вернулся со стопкой писем и смотрел на фото в моих дрожащих руках. Его вид должен был развеять мое наваждение, но вместо этого сделал его только сильнее.

Двенадцать изогнутых листьев. Когда они наезжали друг на друга, они чертили поле, как для крестиков-ноликов. Я играла в крестики-нолики вместо того, чтобы смотреть на людей в изножье моей кровати. Пока я на них не смотрела, их как будто здесь не было, и они не обсуждали, что со мной делать теперь, после того как я увидела то, что не должна была.

— Я и забыл про «Школьные джунгли», — сказал Клири. — Это была игра по мотивам той телепередачи?

Я повернулась на бок и стала узором из пальм. Мои ребра стали зелеными и гибкими. Моя изогнутая спина — словно стебель. Все еще игнорируя тех людей, я представила себе что-то тропическое — шум волн. Я могла игнорировать их, пока один не достал подушку прямо из-под моей головы и не положил ее мне на лицо.

Приступ сухого кашля вернул меня к реальности. Оз похлопал меня по спине. В горле першило. Стало тяжело дышать.

Мама Клири быстро закивала:

— Сделай глоточек чая, дорогая.

Я подчинилась. Чай был такой сладкий, что у меня свело пальцы на ногах. Я закашлялась, и на глазах выступили слезы. Дыхание перехватило. В груди как будто что-то зажало. Больно.