Учитель Дымов

Игорь учился у отца ещё в Куйбышеве и окончил институт вскоре после Валеркиного рождения. Он успел жениться, родить дочь, объездить полстраны и вот недавно получил место в Москве — довольно неплохое, судя по тому, что ему сразу дали отдельную квартиру. Валера ничего не ждал от этого вечера и, в сущности, не ошибся. Все, что он запомнил, — капли пота на намечающейся лысине Игоря: в Москве стояло удивительно жаркое лето, а до появления кондиционеров оставалось ещё не одно десятилетие, так что хозяева дома мучились от жары, а Валера утешал себя только воспоминаниями о грекопольском лете. Диван, на котором они сидели, поскрипывал при каждом движении, Игорь что–то рассказывал о тяготах переезда и потерянных по дороге вещах, его жена Даша, замученная разборкой вещей, духотой и готовкой, почти не принимала участия в беседе. Дочь, насупившись, сидела в углу, она была такая худая и угловатая, что Валера сначала принял её за школьницу–подростка и только потом, когда Игорь заговорил, что этим летом они решили никуда документы не подавать, а годик осмотреться, сообразил, что ей, наверно, лет семнадцать.

— Может быть, вы покажете Ире Москву? — спросил Игорь уже в прихожей, и Валера вежливо согласился, но, вместо того чтобы вести девушку в Третьяковку или Пушкинский музей, сказал:

— Может, на пляж сходим? У тебя купальник–то есть?

Так они оказались сначала на Ленинских горах, потом — на Андреевской набережной, а в конце концов — на том самом поскрипывающем диване, где Валера два дня назад просидел за ужином весь вечер.

Позже они много раз обсуждали, как это случилось. Ира раздевалась, и Валере показалось, что в какой–то момент, перед тем как её светлые волосы исчезли внутри снимаемого через голову платья, она улыбнулась, и поэтому он подхватил её на руки и понёс в комнату, а потом уже все получилось само… но вот только Ира говорила, что вовсе она не улыбалась, а просто снимала платье, а когда сняла, то уже так растерялась, что её куда–то несут, что, кажется, поцеловала Валеру первой ещё до того, как он стащил с неё верх от купальника, а может, и после. Короче, все попытки восстановить ход событий приводили к тому, что они снова начинали целоваться или пытались, как в театре, снова разыграть ту сцену, а в результате то и дело даже не доходили до комнаты, а оказывались где–то на полу, едва ли не в прихожей — там было жёстко, но зато ничего не скрипело.

Конечно, за время учёбы у Валеры было несколько романов, все — с однокурсницами: художницы, переводчицы и филологини нравились ему, но почему–то он робел решительных действий. Бывает, что юная девушка в окружении взрослых и опытных мужчин приписывает все знаки внимания своей молодости и красоте, тогда как ей хочется признания себя достойной собеседницей и мыслящим существом. Так и Валера, бодро беседовавший с молодыми физиками и математиками о Кафке и Булгакове, смущался заговорить с какой–нибудь инязочкой, за душой которой не было даже хорошего произношения, не говоря уже о знании литературы.

Однокурсницы–спортсменки были покладистыми и деловитыми, их не смущала ни Валерина фигура, ни физическая сила: большинство их партнёров были из того же института. Конечно, с ними было особо не о чем поговорить, и потому Валера довольствовался совместными физкультурными упражнениями, не включёнными ни в какую программу, вероятно, потому, что в этом случае природа и юность были лучшими преподавателями.

Его подружки были крепкими, сильными и выносливыми; Ира была слабой и хрупкой. Рассмотрев её первый раз обнажённой, Валера даже испугался: вот сейчас обнимет чуть крепче — и что–нибудь поломается. Но Ирина слабость была обманчива — на втором свидании она оказалась резкой, неутомимой и жадной. Он хорошо запомнил её силуэт на фоне окна: только что встав с дивана, она курила, выпуская дым в открытую форточку.

— Не показывалась бы ты голая соседям, — сказал Валера, потный и уставший, как после часовой тренировки.

— Они примут меня за мальчика, — ответила Ира, показывая на свою грудь, в самом деле почти мальчишечью.

— А волосы?

— Так сейчас у всех длинные. — И она засмеялась.

Впрочем, скоро Валера перестал бояться, что её увидят: густой дым заполнил Москву, из Ириного окна нельзя было различить соседнего дома, а значит, и из дома никто не мог бы разглядеть Иру.

Этим летом они встречались почти каждый день. Валера приезжал через час после того, как Ирины родители уходили на работу, — в распоряжении влюблённых было часов восемь, и в конце августа Валера настолько обжился в Ириной квартире, что, когда началась Олимпиада, стал включать телевизор: всё–таки в цвете все выглядело совсем иначе.

— Ты меня любить приходишь или свой спорт смотреть? — смеялась Ира.

Она вообще много смеялась тем летом, возможно, больше, чем за все те годы, что они проживут вместе. Так же, смеясь, она сказала Валере, что у неё задержка.

В этот день Марк Спитц как раз получил седьмую золотую медаль, поэтому Валера не сразу понял, что она имеет в виду.

— Что? — переспросил он.

— Я беременна, — сказала Ира.