Учитель Дымов

На кухне у Буровских накурено так, что, входя, хочется руками раздвинуть колышущиеся занавеси сизого дыма, словно задние кулисы в студенческом театре. Сходство усиливают аплодисменты, которыми встречают Валеру. Он оглядывается смущённо — может, надо раскланяться? — и с облегчением замечает сидящего на широком подоконнике рыжеволосого бородача с гитарой, судя по всему, он только что закончил петь. Слава богу, хлопали не мне, думает Валера.

Остроносая женщина с чёрной чёлкой и быстрыми глазами вскакивает, говорит: «Садитесь!», Валера отказывается, но Буровский, обхватив за плечи, приземляет его на табуретку.

— Это Мила, моя жена, — шепчет он.

Бородач поёт следующую песню. Сначала Валера смотрит, как бьют по струнам длинные сильные пальцы, чуть тронутые рыжеватым пушком, и только потом начинает вслушиваться в слова: одинокий мужчина с рюкзаком идёт от деревни к деревне, в каждой деревне видит нищету и запустение. Куда я иду и долго ли мне идти? — спрашивает он в припеве. А чего пошёл, если не знаешь куда? — думает Валера, который не любит ни туристов, ни походную песню, но тут рыжеволосый добирается до деревни, посреди которой стоит заброшенная церковь. Он входит в распахнутые двери и слышит звон давно исчезнувшего колокола.

— Я опускаюсь на колени, — ударяет по струнам бородач, — я долго шёл… и я пришёл домой!

Все снова аплодируют, Валера тоже хлопает несколько раз. Ему неловко: шёл в гости к старому знакомому, а попал на концерт.

— Ох, Марик, как я люблю эту твою песню, — говорит певцу Мила, — прямо вот за сердце берёт, особенно в самом конце.

— На самом деле я тут ничего не придумал, — отвечает Марик, — все вот так и было. Только я не один, конечно, был, это когда мы с ребятами в прошлом году в Карелию ходили…

— Но это, наверное, все равно такая аллегория? — спрашивает невысокий мужчина лет сорока, сидящий справа от Валеры.

— Ну конечно, Витя, это аллегория, — вздыхает Мила, — это же песня о поиске веры…

— Это я понял. — Витя пожимает плечами. — Я просто все время забываю, что есть люди, которым надо искать веру. Для меня вера — самая естественная вещь на свете.

— Ну, Витьке повезло. — Певец откладывает гитару. — Он у нас вообще как птичка небесная — не пашет, не сеет…

— Так ведь и было завещано. — Витя чуть заметно улыбается.

Мила разливает чай, ставит на стол вазочку с сушками. Валера рассматривает гостей: все они старше его да и, пожалуй, чуть постарше Буровского. Одеты в вязаные свитера и ношеные ковбойки, человек, наверное, десять–двенадцать, мужчины и женщины. Заметив Валерин взгляд, Буровский, спохватившись, представляет его гостям: это сын моего любимого институтского научного руководителя, профессора Дымова, я вам о нем рассказывал.

Гости называют свои имена, выясняется, что большая часть работает с Буровским в одном институте или где–то ещё занимается химией; протягивая руку, они докладывают Валере о сфере своих научных интересов, решив, видимо, что он учёный, как и его отец. Только Витя, недавно говоривший с Милой про песню, молча стискивает Валерину кисть.

— А вы чем занимаетесь? — спрашивает Марик.

— Я — учитель физкультуры, — отвечает Валера, чуть дёрнув подбородком. Он думает, что это выглядит немного высокомерно, такой жест был бы уместен после слов «я — космонавт» или «я — академик», поэтому добавляет, пожав плечами: — В обычной школе, ничего такого.

— Как интересно! — восклицает Наташа, округлая и розовощёкая блондинка. — Я всегда хотела работать в школе!

— Это советская школа, — перебивает её Витя, — в ней слишком много лжи.

— Даже на физкультуре?

— Ну в партию–то все равно надо вступать, — отвечает Витя, затягиваясь.

Серый дым скрывает его лицо, и Валера не видит, улыбается ли он.

— Я пока не вступил, — говорит он, — но вообще–то в партию приходится вступать где бы ты ни работал.

— А я нигде официально не работаю, — сообщает Витя. — Я считаю, это единственный способ не участвовать в преступлениях этой безбожной власти.

— А хлеб в булочной ты тоже не покупаешь? — спрашивает Буровский.

— При чем тут хлеб?

— А он такой дешёвый, потому что большевики ограбили крестьянство и продолжают грабить сегодня.

— Ну в любом случае я не покупаю хлеб, — отвечает Витя, — мне его обычно приносят другие люди.

— Ты так живёшь, просто потому, что у тебя нет детей, — говорит Мила.

— Если бы у меня были дети, — возражает Витя, — Бог бы дал мне денег и на них. Но вообще–то тот, кто в самом деле хочет идти путём праведника, должен уметь отказываться от всего лишнего. В том числе — от детей.

— И от женщин? — спрашивает Наташа, и её щеки из розовых становятся алыми.

— И от женщин, — твёрдо говорит Витя. — Если есть стремление к подлинной жизни, от всего можно отказаться.

Валера пожимает плечами: его жизнь и так достаточно подлинная и отказываться ни от чего он не собирается. Он забудет Витины слова и вспомнит их только через полгода — внезапно и неожиданно для самого себя.