Учитель Дымов

Фильм ему понравился, но больше всего его поразил эпизод, где посреди пустыни множество молодых людей занимались сексом, или, как уже стали говорить, трахались. Андрей посмотрел эту сцену несколько раз, уверяя себя, что просто слушает музыку Pink Floyd, и каждый раз почему–то пытался представить, как смотрела её Аня (только лет через десять, когда уже появится интернет, он узнает, что как раз здесь играет Джерри Гарсиа и Grateful Dead).

Но главный сюрприз ждал Андрея после титра «конец»: на кассете оставалось ещё десять минут и в качестве «дописки» там был кусок из настоящего эротического фильма. Шёл он без перевода, но все было и так понятно — парень приходил к девушке в гости, они сначала разговаривали по–французски, потом девушка раздевалась, опускалась перед парнем на колени — и тут кассета закончилась.

В следующую субботу он вернул кассету Ане, сказал, что фильм просто потрясающий и Pink Floyd очень круто играют, а потом, не сдержавшись, всё–таки спросил:

— А ты знаешь, что там в конце дописано?

Аня тряхнула своей густой каштановой гривой и ответила со смехом:

— Порнуха какая–то. Или эротика. Я не разобралась толком.

Это прозвучало так естественно, так просто, что Андрею ничего не оставалось, как рассмеяться в ответ и сказать что–то вроде: да, да, я тоже не разобрался, но именно в этот момент он влюбился, говоря по–английски, fall in love, упал в любовь, и даже не упал, а провалился, как проваливается под лёд неопытный путник, решивший пересечь только что замёрзшую реку. Руки хватаются за край полыньи, ледяная вода заливает лёгкие, намокшая одежда тянет на дно — все, он пропал, ему не спастись.

Так и случилось с Андреем. Простившись с Аней на «Проспекте Маркса», он долго смотрит ей вслед, погружаясь все глубже и глубже, с каждой минутой теряя надежду когда–нибудь снова подняться на поверхность. Перед глазами вспыхивают круги, словно Андрей действительно тонет, и он не успевает заметить тот момент, когда Аня входит в свой вагон и двери захлопываются за ней.

Как я устал, думает Владимир Николаевич Дымов, семидесяти одного года, солдат, учёный, профессор, репетитор, муж, отец, дед, как же я устал, думает он, катился–катился, и устал, и остановился, ведь была такая сказка, сказка такая была, мама рассказывала, и брат мой Боря тоже рассказывал, сказка про Колобка, который ушёл от дедушки. Дедушка — это я, я — тот Колобок, ушёл от дедушки, ушёл от себя, ушёл от бабушки, ушёл от волка и от зайца, от медведя, от медведя–прокурора, от всех подразделений наших доблестных органов, органов охраны правопорядка, что охраняют наш мирный сон назло врагам мира и социализма, которые путаются… с кем путаются? всё путается, пусть путается, мы не сдаёмся, мы куём броню, куём новые кадры, мы кузнецы, дух наш молод, куём ключи от счастья, и, что такое счастье, каждый понимает по–своему, и вот, по–моему, счастья нет, но есть покой и мир и воля и представление. И представление! И представление… начинается, играйте туш, поднимите занавес, выходите все, выходите по одному, руки за голову, шаг влево, шаг вправо считается, шаг вниз и шаг вверх не считается, и вот, кстати, моя считалка: аты–баты, шли солдаты, аты–баты, шли солдаты, четыре года шли, пока не дошли до Берлина, а оттуда их повезли назад, повезли в поездах, на север, срока огромные, кого ни спросишь — никто не отвечает, хотя вопрос совсем простой, так что вижу я, вы прогуляли все мои лекции, вы все прогуляли и не видать вам зачёта, бездельники, лодыри, тунеядцы, отвечайте, как может происходить процесс окисления в полной пустоте, в вечной мерзлоте, в вечности, где те, эти и те служили во флоте, в пехоте, в последней роте, во вражеском дзоте, в дзете и в эте, в сигме, и в омеге, и в альфа–нитрозо–бета–нафтоле, говоря об Оле, Оле, Оле, Оля, Оля, отзовись, где ты, куда ты ушла? я же говорил: смотрите, вот моя Оля, вот моя жена, жена-Женя, Женя, Женя, где ты куда ты солдаты виноваты не виноваты агрегаты и аппараты и муфельные печи и доменные печи и стали слышны речи пора пора пора

Когда Женя вошла в квартиру, она сразу его увидела: он лежал на пороге кухни, глядя в потолок широко открытыми, совершенно неподвижными глазами. Она закричала: Володя! — и бросилась к нему, уже зная, что он умер, что поздно вызывать «скорую», что все кончено.

Женя ошиблась: ничего не было кончено, это было только начало, Володя был жив, и он будет жить ещё три года, прикованный к кровати, бессловесный, парализованный, не реагируя на слезы, слова, молитвы, на звук и свет, на все явления внешнего мира.