Учитель Дымов

— Ладно, пойдём уже, — сказал Буровский, открывая дверь, — тебя девчонки заждались, а мне домой пора.

Через несколько дней Валера приехал к отцу в гости. Он заезжал к нему примерно раз в месяц все эти годы. Обычно Женя готовила ужин, потом они немного выпивали, отец рассказывал о своих учениках, Валера пытался слушать, но никак не мог запомнить ни имён, ни проблем этих школьников, которых никогда в жизни не видел.

— Ты знаешь, пап, — сказал он однажды, — мы же с тобой коллеги. Я тоже преподаватель, как и ты.

— Какой ты преподаватель, — рассмеялся Владимир Николаевич, — ты физкультурник. А я всё–таки учил людей тому, на чем держится современный мир, — науке.

Валера вспомнил, как в десятом классе сказал отцу, что тот не может принять, что не всем людям нужно высшее образование, потому что, если он с этим согласится, тогда вся его жизнь полностью потеряет смысл.

Дурак я был, подумал он, не высшее образование — наука. Вот где для папы смысл!

— Мне кажется, — сказал он, — так было раньше, лет тридцать–сорок назад, когда ты был молодым и начинал преподавать. Тогда только сделали бомбу и всем казалось, что и дальше наука будет двигать горы. Потом ещё в космос полетели, но все это было давно. Дело в том, что наука имеет дело с материей, точно так же, как физкультура имеет дело с телом. А в какой–то момент я понял — важен только дух. Материя или тело — лишь инструмент, с помощью которого мы должны решать духовные проблемы. Вероятно, Эйнштейн и прочие это хорошо понимали, ну а насчёт твоих студентов я не уверен.

— Это какой–то идеализм, — недовольно буркнул профессор Дымов, — прошлый век, несерьёзный разговор.

— А что прошлый век? — с удивившей его самого злостью спросил Валера. — И в том веке были люди, которые все правильно понимали. Их, правда, почти всех после революции извели, но книжки–то остались. Хочешь, принесу почитать?

Владимир Николаевич пожал плечами: мол, хочешь — приноси. Валера в самом деле в следующий раз дал отцу Бердяева и Шестова, не самых своих любимых философов, зато не нуждавшихся в переводе. Впрочем, когда он зашёл к отцу в гости через несколько дней после своего дня рождения, Владимир Николаевич вернул ему книги, недовольно морщась.

— Не понравилось? — спросил Валера.

— Нет, совсем не понравилось, — покачал седой головой отец, — слишком сложные вопросы. Я думаю, они потому такие сложные вопросы задавали, что жизнь у них была простая.

— Не была у них простая жизнь, — с обидой ответил Валера, — бегство из России, эмиграция, бедность.

— Ну, жизнь, может, и нет, а детство у них было простое, — не сдавался Владимир Николаевич, — а вот человек, выросший во время Гражданской войны и разрухи, никогда не будет задаваться такими сложными вопросами. Он будет искать простых ответов. Когда–то я хотел построить новый мир, потом — развивать науку, а потом понял, что я могу только учить тех, кто будет строить новый мир и совершать открытия.

— И какие открытия, например, совершает Игорь? — спросил Валера.

Отец погрозил ему пальцем:

— Не цепляй Игоря. Он — хороший человек, всем нам помогает, это уже немало. И если ты веришь в какое–то там, то в твоём там ему это зачтётся.

Валера рассмеялся:

— Согласен, согласен. Пусть там ему зачтётся то, чем он помогает людям, а не то, чем занимается на работе.

Сказав эти слова, Валера вспомнил свой ночной разговор с Леней. Выходит, Игорь в той же ситуации, что мы все, подумал он. Своей бесконечной партийной ложью на работе он выгораживает территорию, на которой может беспрепятственно помогать моему отцу, мне и, наверно, множеству других людей. Никогда не думал о нем с этой стороны.

Да и вообще, внезапно подумал Валера, почему же папа думает, что учил их всех науке? Может, на самом деле он своим ученикам показывал что–то другое? Как заботиться о тех, за кого отвечаешь? Как быть честным перед самим собой?

Валера вспомнил бывших папиных студентов — да, наверное, у всех них было что–то общее.

Владимир Николаевич разлил водку по рюмкам. Глядя на него, Валера опять вспомнил слова Буровского: «Если бы мы жили в другой стране, твой отец, возможно, прожил бы другую жизнь». Он выпил и, поставив рюмку на стол, спросил:

— Папа, ты вот сказал, что хотел строить новый мир, а потом хотел заниматься наукой, но в конце концов выбрал просто учить студентов химии. Ты не жалеешь об этом?

Отец помолчал, пристально глядя на Валеру. Тётя Женя молча вошла, поставила на стол горячее и села с ним рядом.

— Ни о чем я не жалею, — сказал отец, — я не менял мир и не занимался наукой, но зато на моих руках нет крови. И я не провёл полжизни в лагерях, как мой брат. И я не делал ни атомную бомбу, ни баллистические ракеты. И в шарашке не сидел. И даже в сорок восьмом году оказался в университете, где не было ни одного еврея. О чем же мне жалеть?