Учитель Дымов

Так Жене стало ясно, что Володя не хочет уезжать из квартиры, где умерла Оля. Возможно, он хочет побыть один, говорила она себе, но все равно не могла не думать о том, что мужчины совершенно не способны к ведению домашнего хозяйства (взять хотя бы Валерку!), так что Володе, конечно, нужна помощь, и поэтому Женя стала заезжать к нему раз в несколько дней, привозя полные сумки продуктов и готовя еду. Она не знала, был ли Володя рад её видеть: он говорил мало и если что и обсуждал, то только новости, услышанные по телевизору, — благо той зимой было что обсуждать. Однажды Женя спросила Володю, как они с Олей жили эти шесть лет, без неё и без Валерки.

— Ну, мы скучали, — ответил Володя, — но у меня были студенты. Они к нам заходили и вообще… помогали.

Он стал называть имена и фамилии, и Женя, услышав «Костя Мищенко», с горечью подумала, что никогда не узнает, сколько среди их помощников и гостей было Олиных любовников.

Она ни о чем больше не спрашивала, но продолжала приезжать и к лету поняла, что бывает у Володи почти каждый день, как когда–то в Грекополе или Энске.

Спустя много лет, поселившись в опустевшей квартире, Андрей примется за разбор оставшихся от деда бумаг и найдёт несколько неотправленных писем, адресованных Оле. Поборов первую неловкость, он всё–таки прочтёт их — безыскусные, заботливые послания, написанные, вероятно, когда бабушка Оля была в каком–то санатории или доме отдыха. Большей частью письма состояли из рассказов о том, что происходит в жизни бывших студентов профессора Дымова, упоминался Валера и маленький Андрейка. В конце дед неизменно спрашивал, не скучает ли Оленька, появились ли у неё новые подруги и не забыла ли она своего Володю. Письма не были датированы, и, только прочитав фразу: «Помнишь, год назад, когда мы переехали в Москву…» — Андрей понял, что дед писал их уже после смерти жены.

Любовь сильнее смерти, подумал Андрей, и неприятный игольчатый холод покалывающей волной прокатился вдоль спины. На секунду Андрею показалось, что он в квартире не один. Он сказал в пустоту: извини, дедушка! — убрал письма в папку и больше никогда не открывал её.

Последнее из этих писем было написано в сентябре восьмидесятого года, в нем Володя мельком упоминает, что Лёня Буровский попросил его подтянуть по химии племянницу его жены, которая собиралась поступать в Первый мёд.

Все лето Лёня Буровский, заходивший к бывшему научному руководителю раз в месяц, с тревогой наблюдал, как Владимир Николаевич все больше и больше замыкается. Однажды, душным послеолимпиадным августовским вечером, они сидели на кухне, и Буровский как бы между делом предложил устроить бывшего профессора на полставки в их институт.

— У нас как раз сейчас расширение, — сказал он, — а вы всё–таки знаменитость. Я думаю, если мы с ребятами попросим, дирекция пойдёт навстречу.

Нагнув большую голову, Владимир Николаевич задумчиво посмотрел на Буровского.

— Знаменитость! — фыркнул он. — Я же, Лёня, не учёный.

— Не скромничайте, Владимир Николаевич! В одном нашем институте десяток ваших учеников работает. Мы–то отлично знаем вам цену!

— Не знаете вы мне цены. Мне как учёному цена ноль без палочки. И знаешь почему?

Буровский замер, как много лет назад замирал, услышав сложный вопрос на семинарах профессора Дымова.

— Потому что я не учёный, — услышал он, — я преподаватель. Пускай очень хороший, но только преподаватель.

— Так, может, вам устроиться куда–нибудь в МГУ? Или в Менделеевский? — спросил Буровский.

— Не возьмут, — покачал седой головой бывший профессор, — там своих пенсионеров девать некуда.

Буровский задумчиво кивнул. Через две недели он позвонил, умоляя Владимира Николаевича выручить его по старой памяти.

— Понимаю, это не ваш уровень, — проникновенно говорил он в трубку, — но девчонка совсем пропадает, вообще ничего, простите, не петрит. А ей экзамен в мёд сдавать, туда без химии — никак. Может, поможете? Позанимаетесь пару раз, самые основы объясните, а дальше уж она сама как–нибудь.

— Ну, если ты так просишь, — ответил профессор Дымов внезапно помолодевшим голосом, — и если всего пару раз… Присылай сюда твою двоечницу!

Парой раз дело не ограничилось, ещё через две недели Владимир Николаевич сам позвонил Буровскому.

— Нормальная девчонка эта твоя Зоя, — сказал он, — только стеснительная очень — краснеет то и дело. А так умненькая, просто в школе химию вообще не умеют преподавать, вот и всё! По их дурацкому учебнику я бы сам ничего не выучил. Вообще, даже не думал, что все так запущено. Ну, я тут немножко посидел, разобрался… кажется, теперь знаю, как все школьные знания уложить в эту юную прелестную головку. Так что пусть ещё приходит, если не боится.

Зоя не боялась; через месяц она привела подружку, которой тоже нужно было подтянуть химию. Они прозанимались весь год, в мёд не поступили, но по химии обе получили пятёрки.

Через месяц, в сентябре, у Владимира Николаевича было уже девять учеников.