Учитель Дымов

Все случилось только весной. Андрей ещё в январе переехал в дедушкину квартиру, где развесил по стенам плакаты Pink Floyd и The Doors, перевёз с собой один из отцовских двухкассетников, но, как он ни пытался обжиться в своём новом доме, одинокими ночами ветхое постельное бельё и поблёкшие обои неуловимо пахли смертью и тленом. Андрей воевал два месяца, однако призраки печали и безнадёги были изгнаны лишь тогда, когда запах Аниной наготы властно заявил свои права.

Андрей не мог определить этот запах: иногда ему казалось, что это смесь мускуса, яблока и корицы; иногда главенствовала одинокая и резкая нота имбиря; временами Аня, как ни странно, пахла молоком и мёдом. В очередной раз уловив этот запах, Андрей сказал ей об этом, и она рассмеялась:

— Это потому, что я как бы твоя персональная обетованная земля.

В тот год ко всем словам стали добавлять «как бы»: мир вокруг был зыбким, неустойчивым, ненадёжным; казалось, все явления и предметы потеряли смысл и суть, и потому «как бы» можно было безошибочно поставить перед любым словом: «я как бы люблю тебя», «мы будем вместе как бы всегда», «как бы мы как бы будем как бы вместе».

Весной они виделись почти каждый день, иногда встречались на несколько часов днём, иногда Аня оставалась ночевать на «Коломенской», хотя оттуда и было далеко ехать до университета. Они сделали паузу на время сессии: оба понимали, что иначе Аня не сдаст ни одного экзамена, да и Андрея поджимали сроки очередного перевода. Получив шесть троек, Аня вздохнула с облегчением и фактически переехала к Андрею.

Спустя много лет оба они попытаются вспомнить это лето, но, соглашаясь друг с другом в том, что это было самое счастливое лето их жизни, не смогут восстановить ни одной подробности. Что они делали тогда? Гуляли по новой Москве, по этому городу недолговечных ларьков, фальшивых попрошаек и напуганных до полубезумия старух, продающих в переходах хлеб и молоко? Ездили за город, где все ещё оставались старые дачи, ещё не выкупленные и не перестроенные? Сутками не выходили из дома, неутомимо и ненасытно исследуя экстатический потенциал человеческого тела? Оба они ничего не могли вспомнить, но оба помнили день, когда резкая вспышка боли чудовищным цветком раскрылась в сердцевине их удвоенного счастья.

Они лежали на полу, и Аня за провод подтянула к себе телефон:

— Я позвоню маме, мы уже, кажется, неделю не говорили.

Андрей уткнулся лицом чуть ниже Аниного пупка: отец как–то сказал ему, что именно там и находится душа, или центр силы, или просто какая–то важная чакра, — и так увлечённо впитывал запах Аниной кожи, что даже не сразу заметил, как замерла перебиравшая его волосы рука, прохладная, как всегда. Он поднял голову жестом котёнка, требующего ласки: мол, что это ты прекратила, давай гладь дальше! — но так и застыл, нелепо вывернув шею: Аня молча прижимала трубку к уху, лицо её было неподвижно, как маска, а по щекам катились неестественно крупные слезы. Наконец она очень тихо прошептала:

— Да, мама, я поняла. Конечно. Я тебе перезвоню, — и выронила трубку на ковёр.

— Что случилось? — спросил Андрей.

— Мы получили американскую визу, — сказала Аня.

— И что?

— Это значит, что через полгода мы уедем. Я обещала родителям, когда мы подавались, что, если получится, я поеду с ними.

— Я могу поехать с тобой, — сказал Андрей, сам удивляясь, с какой лёгкостью он принял это решение.

— Ты не можешь, — покачала головой Аня. — Если мы не муж и жена, ты не можешь со мной ехать. А если мы поженимся, то всем нам придётся подавать заново. Мама не согласится, я точно знаю.

— Все равно что–нибудь можно придумать, — возразил Андрей делано бодрым голосом. — Сколько у нас есть времени?

— Где–то полгода, — ответила Аня, — может, даже больше. Я думаю, мы уедем только весной.

И в этот момент Андрей вдруг услышал тихое пощёлкивание — в тот день оно не прекращалось ни на секунду, что бы они ни делали. Только под утро он понял: это включился его внутренний секундомер, отсчитывая, сколько осталось до разлуки.

Валерию Дымову перестройка принесла славу — как и многим другим андерграундным звёздам. В отличие от Гребенщикова или Цоя он не собирал ревущих стадионов, но «Московский комсомолец» и «Юность» печатали с ним интервью, а в начале девяностых «СПИД-инфо» сделала большой материал про подпольную школу тантрического секса. На фотографии была изображена гологрудая красотка, которую Валера явно впервые видел. Сначала он устыдился своей забывчивости, а потом облегчённо рассмеялся, сообразив, что девицу просто пересняли из какого–то западного журнала.

Вместе со славой пришло повышенное внимание Геннадия Николаевича. Вопреки ожиданиям Валеры, гэбэшник не выглядел напуганным, напротив, казался оживлённым и радостным, то и дело он потирал сухие, желтоватые ладони — этой привычки Валера раньше за ним не замечал.

Сначала крокодил Гена только расспрашивал, как идут дела, но осенью 1989 года вдруг стал настойчиво уговаривать Валеру заняться политикой, основать, например, какую–нибудь партию.