Учитель музыки

— Не надо его бить, господин Скуле, — не дослушал хозяин. — Вы же знаете, это не поможет. Ещё ни один душевно больной человек не излечился от побоев. Хорошо?

— Да, — кивнул Эриксон.

— Вот и ладно, — хозяин бесшумно подъехал поближе, остановился в шаге напротив. — Извините, что не предлагаю вам присесть, — развёл он руками, — но вы сами видите, что такое предложение не имело бы смысла. У меня остались только кровать и книги. Ах, да, ещё чайник на кухне и моё одиночество. Я, господин Скуле, живу отшельником и аскетом.

— Простите, что нарушил ваше уединение, — улыбнулся Эриксон.

— Напротив, я рад, что вы заглянули. Я ведь давно уже ни с кем практически не общаюсь. А с вами — так и вообще, кажется, ни разу не разговаривал.

— Ни разу, — подтвердил Эриксон.

— Ну вот, — кивнул его собеседник, — я и говорю. Кстати, вы, наверное, не знаете — меня зовут Габриэль Клоппеншульц. Философ на пенсии. Личность тёмная, — улыбнулся он, — и в этом доме совсем не такая известная, как вы или Пратке.

— Я?

— Ну конечно. Ваше имя часто на слуху. А что это у вас с головой? Это старина Пратке так приложился?

Эриксон смутился. Ему вдруг захотелось рассказать этому человеку всю правду о себе, настоящую правду о Витлаве Эриксоне. Но в последний момент он сдержал свой порыв — этот дом настолько давил на его психику, что подспудно он уже ни от одного из его обитателей не ждал ничего хорошего.

— Нет, — потрогал он шишку на лбу. — Это я встретился с неожиданным препятствием.

Бросив взгляд на улицу, он увидел окно в доме напротив, стоящем, кажется, в Жестяном переулке, буквально в двадцати метрах. Окно это было тускло освещено, и на фоне бледного света, падающего откуда-то из глубины комнаты, отчётливо просматривался силуэт. Пожилая дама, возраста, наверное, Клоппеншульца, неподвижно сидела в кресле у окна и смотрела на окно философа на пенсии.

— Мадам Левендорп, — прокомментировал Клоппеншульц, заметив, куда смотрит Эриксон.

— Ваша знакомая?

— Нет, я её совсем не знаю, — покачал головой философ. — Это я придумал ей такую фамилию. Как и всё остальное — жизнь, судьбу, детей, музыку, которую она слушает, и книги, которые читает.

— В самом деле?

— Да. Это очень интересно. Думаю, она тоже знает про меня всё. В её собственном представлении, разумеется.

— Интересно. А почему бы вам не познакомиться?

— Зачем? — улыбнулся философ. — Знакомство разрушит обаяние неведомого, тайну, созданный образ, фантазию — да всё разрушит. Мы проводим друг с другом целые вечера, а иногда и дни напролёт, и нам не скучно, мы не надоедаем друг другу, мы остаёмся друг для друга загадкой, которая никогда не будет разрешена, но от этого не становится менее притягательной, а лишь увлекает ещё более. Мы счастливы друг с другом, как не бывают счастливы даже самые любящие супруги, вынужденные жить под одной крышей, подавлять волю один другого, подчиняться и приспосабливаться, накапливать обиды и наблюдать остуду былых чувств. Мы избежали всего этого и остаёмся друг для друга величайшей тайной, до которой не тянет дотронуться именно потому, что малейшее прикосновение разрушит волшебство нашего единения.

— Хотите, я узнаю о ней что-нибудь? — предложил Эриксон.

— Ни в коем случае! — пылко возразил Клоппеншульц. — Не вздумайте, молодой человек! Вы хотите сломать мне жизнь? Что я вам сделал?

— Да что вы, что вы! — опешил Эриксон от такой горячности. — И не думал даже, успокойтесь. Просто я мог бы узнать хоть что-нибудь — имя, например, сколько ей лет или как зовут её внука, или, наконец, что она сейчас читает. И тогда вы могли бы снять с полки точно такую же книгу, и ваше единение стало бы ещё более полным. Но если вам это не нужно, если вы так трепетно относитесь к своему одиночеству, я… Сломать жизнь… Надо же… Это мне тут пытаются сломать жизнь.

— Кто? — без особого, как показалось Эриксону, любопытства поинтересовался философ.

— Да все. Все жильцы этого дома, — звонким шёпотом произнёс Эриксон, оглянувшись на дверь.

— Я тоже? — дёрнул бровью Клоппеншульц.

— Кроме вас, — торопливо отвечал Эриксон, — кроме вас. Я не знаю, что я им сделал, как вы изволили выразиться, не знаю, чего им нужно от меня…

— Так спросите, — перебил Клоппеншульц. — Что может быть проще: поговорите с ними и выясните это.

— Поговорить?.. Хм… Нет, это невозможно. Да я и пытался, но… они, похоже, считают меня сумасшедшим. А вернее, они хотят сделать меня таковым.

— Каковым? — уточнил философ.

— Они хотят свести меня с ума, господин Клоппеншульц.

— Хм… Хотят или нет, они или нет, но если этого кто-то действительно хочет, то он уже значительно преуспел в достижении своей цели.

— Что вы хотите сказать? — нахмурился Эриксон.

Клоппеншульц издал тихий смешок, весело поглядывая на своего гостя:

— Дело в том, господин Скуле, что свести человека с ума — это, знаете ли, весьма простая (я бы даже сказал — банальная) задача. Даже и не задача вовсе, а — так, небольшая штудия.

— В самом деле?