Учитель музыки

Но была только встревоженная Бегемотиха, склонившаяся над ним, да безумный старик Пратке, прижавшийся к стене напротив кровати.

— А что же вы один понесёте жмурика, — отвечала Винардсон. — Я вам не помощница, уж увольте. А Макс будет самое то что надо — он и поможет и сказать никому ничего не скажет, сами понимаете. Так что, давайте, господин Скуле, поднимайтеся и за дело.

В гостиной, возле шкафа было брошено наготове большое старое покрывало или накидка на диван, принесённая консьержкой. Бегемотиха вручила Эриксону заботливо приготовленную маску из марли, в которую был зашит толстый слой то ли поролона, то ли какой-то ткани, и резиновые перчатки. Такая же маска уже сидела на её лице. Эриксон догадался, быстро спрятал нос под эту повязку, натянул перчатки, кивнул на Пратке:

— А он?

— А ему всё едино, — махнула рукой консьержка, — что шло, что ехало, что амбра, что говно.

Под руководством Бегемотихи они с Пратке взялись за дело. Эриксону достались ноги, что было, наверное, легче. Пока они поднимали труп, вытаскивали его из шкафа и перекладывали на покрывало, ему всё казалось, что вот-вот ноги и руки начнут отрываться от размякшего тела, или вдруг лопнет раздувшийся живот и из него хлынет зловонная чёрная жижа. Маска, которая оказалась щедро смоченной водой с уксусом, не очень-то спасала от всепроникающего смрада, но всё же несколько облегчала работу.

Самым трудным оказалось завернуть труп в накидку. Вдобавок ко всему Пратке выдернул изо рта трупа флейту, поднёс к губам и хотел было дунуть, но Винардсон вовремя ударила его по рукам. Потом дурак долго выуживал флейту из-под шкафа, куда она закатилась.

Кое-как завернули тело в покрывало, положили туда же флейту, обмотали свёрток принесённым Бегемотихой скотчем. Она вышла, чтобы на всякий случай послушать на лестнице. Когда дала понять, что путь свободен, они взяли смердящий свёрток и понесли.

Старику Пратке было тяжело, голова трупа то и дело билась о ступени лестницы. Вдобавок с потревоженным телом что-то происходило — в одном месте накидка быстро начала промокать.

Кое-как протащили труп в узкий проём чёрного хода, и Эриксон с облегчением вдохнул свежий ночной воздух. Если не весь город, то прилегающий к Сёренсгаде район спал. Редко где виднелись светящиеся окна, местами играли на стёклах блики от экранов телевизоров. Пел где-то сверчок. Дождь кончился, но звёзд на небе было не видно, и луна то и дело пряталась за облаками, выглядывая редко и ненадолго.

— Ну и слава богу, — сказала Бегемотиха, кивнув луне. — Как раз так и надо. Когда будет выходить, вы останавливайтесь, присейдайте, господин Скуле, понятно? Ночь, не ночь, а всех-то людей спать не уложишь, они будут шастать. А вам лишние встречи не нужны.

Прижимаясь к мусорным бакам, они проследовали за консьержкой вдоль кирпичной стены, завернули за неё и двинулись позади какого-то магазинчика, примыкавшего к дому. Эриксон не сводил взгляда с того окна, за которым сидела молчаливая собеседница Клоппеншульца, или кем она там для него была.

Когда вышли на Тиневейен, Магда Винардсон остановилась.

— Дальше я с вами не пойду, — сказала она. — Мне за домом смотреть надо. Да и ни к чему мне лезть в чужие дела, не дай бог…

И принялась объяснять, как им лучше пройти до Фюлькевейен, избегая ярко освещённых участков и какой выбрать колодец и как управиться с телом.

— Вы только с Максом пожёстче, — сказала она напоследок, — а то с этого дурака станется — заорёт, или сбежит, чего доброго.

— А он правда дурак? — усмехнулся Эриксон. — Вон, фру Бернике с ним в карты ходит играть.

— Да не с ним, а с детьми, — возразила Бегемотиха. — К нему дети приходят иногда. А она ж его любовница была, Янна, пока он не сбрендил.

— Вот как, — Эриксон покачал головой. Но по-настоящему удивиться почему-то не получилось.

— Она его и сейчас любит, дурака, — Винардсон с сожалением посмотрела на Пратке, который равнодушно ожидал команды, и кивнула головой: — Ну, давайте, с богом. Осторожно там. А ты, Макс, попробуй мне только заори!

— Я не позволю! — произнёс сумасшедший громким шёпотом. — Никому! Никому не позволю.

— Вот и ладно, — Бегемотиха погладила его по голове. — Шагайте.

Уже когда они отошли шагов на десять, и консьержка повернулась уходить, Эриксон окликнул её. Она повернулась.

— Я не Якоб Скуле, — сказал он, — понятно вам? И никогда больше так меня не называйте, я ненавижу эту фамилию.

Она махнула рукой и пошла к дому.

Пратке пыхтел позади и всё бормотал что-то себе под нос — наверное, своё вечное «Я не позволю». Эриксон с трудом находил в темноте дорогу и боялся проглядеть поворот на Фюлькевейен, который по словам Бегемотихи был узким и неприметным.

В какой-то момент сзади послышался шум, и Эриксон почувствовал, что труп стал тяжелей, что он не может сдвинуть его с места. Оглянувшись, увидел, что Пратке выпустил тело и стоит рядом, запыхавшись и встряхивая руками.

— Устал? — пробормотал инженер. — Ничего, Макс, ничего, осталось немного. Ну, давай, берись.