Удивительные истории о бабушках и дедушках

Они управились только глубоко за полночь. Верка забралась по лестнице на крышу, кое-как разгребла в одном месте солому, подрубила топором балку. Ночь, как на грех, была лунная, а ветер, резвясь, бросал Верке в лицо сор и засохших жуков, что давно издохли под старой соломой. Она задыхалась и чихала, цеплялась за солому. Теперь, когда решилась оставить ребенка, было страшно за себя, береглась. Викушка все это время топталась внизу, смотрела, чтоб никто из шатающихся без дела сельчан не приметил, чего там Верка делает на крыше.

Когда ветер наконец пригнал облака и закрыл ими луну, погрузив во тьму всю деревню, Верка и Викушка вошли в Настасьину избу. Бабка Настасья лежала на лавке, наряженная в лучшее свое платье, покрытая красным ситцевым платочком. Она все так же усмехалась, будто бы все это время следила за своими подопечными и веселилась от того, как бестолково они все тут устроили. Сев подле лавки, Верка и Викушка вдоволь наревелись, напричитались до икоты, умыли слезами свою защитницу и помощницу, которая так внезапно их оставила одних со своими горестями. После Верка рассыпала солому по полу и подожгла, и они с Викушкой побежали прочь от жаркого пламени, что разом охватило иссохшие деревянные стены, как если бы они были облиты чем-то горючим.

Обернувшись, Верка и Викушка увидели, как дым валит сквозь провалившуюся крышу, рвется вместе с яркими искрами в почерневшее небо. Пламя ревело, ворвавшись в окно, облизывало бурьян вокруг избы, но поджечь его не могло, и от этого еще больше ярилось. Викушка вцепилась в Веркину руку, распахнутыми глазами глядела на ревущий пожар. Все в этой ночи ей было и страшно и странно. Вдруг, ткнув пальцем в сторону неба, она заверещала:

— Вера, гляди!

Из клубов дыма сплелась женская фигура. Она повела крутыми плечами, качнула полными бедрами, распустила по ветру длинные волосы. А после раскинула призрачные руки и устремилась вверх, будто сливаясь с яркими звездами. В этот миг где-то в деревне прокукарекал петух, стены Настасьиной избы рухнули, рассыпавшись в прах, а огня и дыма не стало.

Марина Эшли Мать

Бабуля стояла у сырного киоска на новом Одинцовском рынке.

Соорудили этот рынок быстро. Металлические некрашеные домики-киоски с окошечками поставили плотно друг к другу прямо на голую землю пустыря. Получился торговый городок с незаасфальтированными «улицами». Поздняя дождливая осень превратила землю в липкую грязь, люди кидали доски и картонки и толпились у окошек. Товар продавался штучно, без нарезки, взвешивания и оберток, потому быстро и, главное, дешево. Баснословно дешево. Ни в каком магазине так дешево не купишь. Но сыра надо было брать целую головку. Жирный, сытный, он пользовался популярностью. Брали напополам с друзьями. А еще делили дома на части и замораживали впрок. Время тяжелое. Девяносто второй год.

Люди устало толпились у киоска, хмурились, подходила их очередь, получали в руки покрытый красным воском шарик голландского в шуршащем целлофане или две доли дырчатого золотого эмменталя в пластике и замечали бабушку с протянутой рукой.

При ее виде мрачные лица разглаживались. Ей охотно жертвовали сдачу.

Опрятная скорбная старушечка в беленьком платочке и поношенных, но чистеньких ботиночках чем-то напоминала церковную свечечку. Еще не огарочек, но почти. Может, сходство со свечкой в подсвечнике добавляло то, что под ноги она всегда стелила круглую картонку из-под сырной упаковки.

Уж лучше подать вот такой смиренной бабушке, чем невнятным личностям, побирающимся по электричкам.

— Если копеечки остались, помогите, — бормотала она еле слышно, опустив глаза в землю.

Люди того времени ожидали подвоха от жизни, заранее отвечали агрессией на любой вопрос, любой разговор, не от злобы, а чтобы защитить себя, на всякий случай. Но тут моментально таяли перед беззащитной старостью. Как не помочь старому одинокому человеку.

А потом я встретила ее в подъезде, оказывается, она жила в том же доме, где мы снимали квартиру. Прописаны были с мужем и ребенком в общежитии на другом конце Подмосковья, а работали в Москве. Добираться из общежития на работу занимало два с половиной — три часа, снять недалеко от работы в Москве — неподъемные деньги, а вот в Одинцово нашлось жилье. Сына хозяйки посадили, она решила пока переехать к дочке, а квартиру сдать. Съём этот съедал львиную долю от двух зарплат, зато, если подгадать электричку, дорога отнимала всего полтора часа. Пешком или автобусом до станции, электричкой до платформы «Рабочий Поселок», там сына в детский сад и одним или двумя автобусами до нашего научного центра. Работу свою мы любили.

Я поздоровалась, старушечка тем же вечером постучала в двери.

— Деточка, если у тебя шампунька на дне осталась, ты бутылочку не выбрасывай, мне отдай. Я водички налью и волосики помою, мне хватит, — попросила она с порога. — И обмылочки не выбрасывай, я домылю.

Ну конечно же я отдала ей свой начатый шампунь. Мы сами жили впроголодь, но на следующий день я купила ей бутылку нового шампуня и мыло. А потом еще раз.