Удивительные истории о бабушках и дедушках

— Бабуль, — сказала я, — ты, наверное, когда заводила карточку, забыла дописать — Геннадий? И фамилия Гофман… гм… еврейская?

— Немецкая, — сказала бабушка.

— Ты знала его? — спросила я и взяла в руки формуляр.

Она ничего не ответила, взяла у меня из рук маленькую книжицу, собрала остальные в стопку и сложила обратно в шкатулку.

— Пойдем чайку попьем, — сказала она.

На кухне я поставила чайник на огонь и тронула ее за плечо:

— Бабуль, ты бы мне рассказала, а? — Я вдруг почувствовала, что ей есть что рассказать.

— Рассказать… — Бабушка растерянно улыбнулась. — Я даже не знаю, с чего начать.

— Начни с главного, — сказала я, цитируя фразу из старого фильма.

— С главного… — Она глубоко вздохнула. — С главного… наверное, мне действительно пора это все рассказать. Что ж… слушай.

В тот год мне исполнилось семнадцать. Отца забрали в армию, и остались мы жить на хуторе: я, мама и четыре мои сестры — шесть баб. Еще был дед, мамин отец, который жил бобылем в глухом лесу между болот — от нас за полтора километра, по местным меркам не далеко. Мы ему молоко да яйца носили, а он нас битым зверьем снабжал. Сорок первый год — самое начало войны. Ну, кому начало, а кому и нет, ведь нас, Белорусское Полесье, война коснулась почти первыми.

Я была старшей из детей, а младшей Машеньке было четыре года.

Единственная наша защита — старое отцово ружье хоронилось в сенях. Стрелять умели только мама, я да пятнадцатилетняя Галка, остальные не доросли пока.

В тот год была морозная зима, день стоял яркий, на снег не взглянешь — такой белый, хоть зажмуривайся.

У нас были корова, свиньи, куры — по тем меркам мы были зажиточные. Колхоз до нас не добрался, потому что в Полесских болотах хоть человек, хоть советская власть — все могло затеряться. Наши болота нас и спасали.

Всем было страшно — немцы уже несколько деревень ближних сожгли, девок снасильничали. Кто успел — сбежал к партизанам, в лес или в Польшу перебрался, благо — близко, кто не успел — тот сгорел.

В тот день вышла я корову доить и вижу — следы. Сердце так и заколотилось — откуда следам взяться-то? Смотрю — следы вокруг дома идут, да к калитке не заводят. Два следа — два человека. Как только я про это подумала — забрехал Гай из будки и носом водит в сторону сарая. Я шмыгнула в хлев и глянула в дальнее маленькое окошко — так и есть, под стенкой сарая сидят два немца — прячутся. Откуда они взялись? Может, от своих отстали, может, заблудились — пойди пойми. Ружье отцово дома.

Я прислушалась — о чем-то они говорили, да слов не разобрать. Смотрю — оба встали, у одного автомат на шее болтается, у другого нет ничего. Ну всё, думаю, пропали мы, сейчас они нас всех убьют. Вижу — они двинулись к дому, а в окнах замелькали мама и Галка. У мамы в руках ружье.

Немцы подходят ближе, один толстоватый такой, невысокий, с автоматом на шее, второй длинный как каланча, а я не знаю, что мне делать-то — домой бежать или в хлеву оставаться, всяко разно заметят меня.

Стою, за корову нашу спряталась — ни живая ни мертвая.

А они калитку так по-хозяйски открывают и прямиком к дому — собака диким лаем заходится. Невысокий фашистяка коротенько стрекотнул автоматом, Гай заскулил жалобно, да и затих, а длинный гад отвернулся, чтоб не смотреть.

Меня такой страх взял, что, кажется, душа сейчас в пятки упадет и не вернется.

Я стою в хлеву и в открытую дверь вижу, как маленький толстый взглядом по двору шарит, кивнул второму на хлев, тот подошел к дверям, посмотрел внимательно, меня за коровой не видно почти. Почти… но ноги-то никуда не спрячешь. Засек. И пошел прямо ко мне. Я глаза закрыла — понимаю, что всё, пропала. Сейчас он меня убьет. А потом они убьют и всех остальных. Открываю глаза — он стоит передо мной, смотрит сверху вниз. Я молчу, сердце в груди колоколом бухает, а из глаз сами собой слезы капают.

— Ба… да ты что! — вырвалось у меня.

Она кивнула и продолжила:

— Он палец к губам приложил, молчи мол, кивнул и ушел. Я оторопела — стою тихо и понять не могу, что произошло.

— Так что, он сделал вид, что тебя не заметил? — я удивилась.

Бабуля кивнула и продолжила:

— «Nein!» (Нет!) — прокричал он своему товарищу, как из хлева вышел.

Я выдохнула, рукой оперлась о коровий круп, глажу ее, а у самой колени подкашиваются.

Потом в один шаг прыгнула в угол хлева и прильнула к щелке с обратной стороны двери, смотрю в нее — они к дому двинулись.

Дверь дома распахнулась — в проеме мама с ружьем.

Стрелять они начали одновременно.

Так быстро было все — тот, невысокий, автомат вскинул и очередью чешет, слышу крик, стекла бьются… Он в нее стреляет, она в него… Они и упали тоже одновременно. Второй раз мама выстрелила, уже лежа на пороге в сенях. Попала. Низкорослый рухнул плашмя, кровь в горле клокочет, он хрипом и зашелся.

Я рванулась в дом, с размаху налетела на второго немца, ему бы ударить меня, но он просто оттолкнул и рванулся куда-то, я упала, головой ударилась, встаю — все кружится, в ушах звенит, повернулась — в двух шагах тот маленький немец лежит, изо рта кровавая пена. Слышу крик, но не могу понять, кто кричит и где — все эхом расходится.