Удушье

— Ты же не думаешь, что в душе я чувствительный, чуткий и нежный и что я являю собой воплощение христианской любви к ближнему?

— Нет, конечно, — повторяет Денни. — Ты — бесчувственная скотина.

И я говорю:

— Спасибо. Я просто хотел убедиться.

И Денни медленно поднимается на ноги. Он держит в руках очередную тарелочку с пивом, в которой плещется отражение ночного неба, и он говорит:

— Твое здоровье, дружище.

Что касается Церкви, говорю я ему. Я очень разочаровался в Боге. Даже больше, чем в себе самом. Он должен был поразить меня молнией или громом. Я имею в виду — Бог. А я — просто бесчувственная скотина. Я даже не стал ее раздевать, Пейдж Маршалл. Ее стетоскоп так и болтался у нее на груди, когда я завалил ее на алтарь. Я даже не снял с нее халат.

Она слушала стетоскопом свое сердце и говорила:

— Быстрее, еще быстрее. — Она говорила: — Я хочу, чтобы ты был в одном ритме с моим сердцебиением.

Это несправедливо, что женщинам не приходится думать о всяких мерзостях, чтобы отсрочить оргазм.

А я… я просто не смог. Эта идея с Иисусом начисто отбивала эрекцию.

Денни протягивает мне пиво, и я пью. Денни выплевывает дохлого слизняка и говорит:

— Пей сквозь зубы, дружище, а то наглотаешься всякой пакости.

Даже в церкви, даже когда она лежала на алтаре, голая и готовая, Пейдж Маршалл, доктор Пейдж Маршалл, — я не хотел, чтобы она стала просто одной из многих.

Потому что твои фантазии — это самое лучшее, что только может быть.

Потому что все самое лучше, что только может быть, — это плод твоего воображения.

Вдох. Выдох.

— Друг, — говорит Денни. — Это был мой последний стаканчик спиртного на ночь. Пойдем, что ли, домой.

И я говорю: давай — еще один рейд по окрестным дворам. Еще один квартал. Я еще не такой пьяный, чтобы забыть про сегодняшний день.

Такой милый, приятный квартал. Я перепрыгиваю через живую изгородь в соседний садик и падаю прямо в розовый куст. Где-то лает собака.

Все это время на алтаре я пытался заставить свою штуку встать. Отполированный деревянный крест смотрел на нас со стены. Никакого страдальца в кошмарных мучениях. Никакого тернового венца. Никаких мух, кружащих над потным телом. Никакой вони. Никакой крови и никакого страдания — только не в этой церкви. Никакого кровавого дождя. Никаких туч саранчи.

И все это время Пейдж слушала свое сердце.

Ангелы на потолке закрашены. Свет, сочившийся сквозь витражные стекла, был золотым и густым, как патока. В луче света плясали пылинки. Тяжелый и плотный луч золотого света падал прямо на нас.

Внимание, внимание! Доктор Фрейд, пожалуйста, подойдите к белому телефону.

Мы живем в мире, который давно уже нереальный. Мы живем в мире символов.

Денни смотрит на мою исцарапанную шипами рожу, на мое изодранное пальто и говорит:

— Я серьезно. Это — последняя остановка.

Запах роз, запах недержания в больнице Святого Антония.

Собака заходится лаем, скребется в заднюю дверь — рвется из дома на улицу. В кухне включается свет. Чей-то силуэт — в окне. Потом зажигается лампа на заднем крыльце. Я сам поражаюсь тому, с каким проворством я выбираюсь из розового куста и выбегаю со двора на улицу.

Мне навстречу по улице движется парочка. Двое идут обнявшись. Женщина трется щекой об отворот пиджака мужчины, и мужчина целует ее в макушку.

Денни уже толкает коляску — с такой поспешностью, что передние колеса попадают в выбоину в асфальте, и розовая голова резинового пупса вываливается наружу. Стеклянные глаза широко распахнуты. Голова скачет, как мяч, мимо счастливой парочки и скатывается в канаву.

Денни мне говорит:

— Принеси ее, будь другом.

Видок у меня еще тот: пальто разорвано и залито кровью, из рожи торчат шипы, — я проношусь мимо парочки бодрой рысью и вытаскиваю из канавы голову пупса.

Мужчина визжит и отшатывается назад.

А женщина говорит:

— Виктор? Виктор Манчини. О господи.

Наверное, она спасла мне жизнь, потому что я понятия не имею, что это за тетка.

Там, в часовне, когда я окончательно сдался и мы привели в порядок свою одежду, я сказал Пейдж:

— Дело не в эмбриональной ткани. И не в обидах и возмущении сильных женщин. — Я ей сказал: — Хотите знать истинную причину, почему я вас я не трахнул?

Я сказал ей, застегивая ширинку:

— Может быть, это все потому, что вы мне по-настоящему нравитесь.

И Пейдж сказала, поправляя пучок на затылке:

— Но может быть, секс и душевные отношения вовсе не исключают друг друга.

И я рассмеялся. И сказал ей, поправляя галстук: вот именно, что исключают.

Мы с Денни несемся вперед. Читаем табличку на доме: Березовая улица, 700. Денни толкает перед собой коляску. Я говорю ему:

— Не туда, друг. — Я показываю себе за спину и говорю: — Мамин дом — в той стороне.

Денни продолжает толкать коляску, ее низ проседает под тяжестью камня и царапает об асфальт. Счастливая парочка так и стоит на месте с отвисшими челюстями и смотрит нам вслед.

Я подхожу к Денни, перебрасывая из руки в руку розовую голову резинового пупса.

— Друг, — говорю я ему. — Нам в другую сторону.

И он говорит:

— Сначала дойдем до участка 800.

— А что там?

— Да ничего, — говорит Денни. — Раньше там жил мой дядя Дон.