Угль, пылающий огнем

Черты лица ее были, наверно, грубы,
Но такой отрешенностью, такой печалью сияли глаза,
Так целомудренно звали страстные губы…
Или мне почудились неведомые голоса.
Как брат и сестра мы стояли рядом,
А встретились в первый раз.
И восторг охватил меня под взглядом
Этих нечеловечески-печальных глаз.
Она положила слабые руки на борт парохода
И, хотя была молода и стройна,
Казалась безвольной, беспомощной, как природа,
Когда на земле — война.
И когда, после ненужного поцелуя,
После мгновенного сладостного стыда,
Еще не веря, еще негодуя,
Неуклюже протянула мне руку, сказав: навсегда, —
Я понял: если с первоначальной силой
Откроется мне, чтоб исчезнуть навеки, вселенной краса,
Не жены, не детей, не матери милой, —
Я вспомню только ее глаза.
Ибо нет на земле ничего совершенней забвенья,
И только в том, быть может, моя вина,
Что ради одного, но единственного мгновенья
Должна была произойти война.

20.08.1941. Кронштадт

18 ВОЗВРАЩЕНИЕ

Прощайте, палаты, прощайте, лепные колонны,
Прощайте, товарищи, сад мой широкий, зеленый,
Я при смерти был, но врачи меня к жизни вернули,
Ни разу не проклял я этой отравленной пули!
И вот, как бывало, хожу на работу ночную,
Детей обнимаю, жену молодую целую,
К друзьям, сослуживцам ни зависти нет, ни презренья,
Но сердце напитано медленным ядом прозренья.
Жена-хлопотунья, жена-хлопотунья и лгунья,
Не верует в Бога, боится грозы, новолунья,
И дети — хорошие дети, и в теннис играют, —
Не знают меня и, наверное, знать не желают…
А, впрочем, подумать, так дети и мать не виновны,
Без смысла, но свято блюдем договор полюбовный,
И в мире нет места счастливей, милее,
Чем тот коридорчик в подернутой дерном траншее.

22.08.1941

19 ПОСЛЕ ИНФАРКТА