Угодный богу

– Он из тех, кто предан тебе всем сердцем, и кого нельзя купить почестями и богатством. Халосет – великий изобретатель, прекрасный скульптор, но скромный и честный человек, и потому даже в твоем справедливом городе не имеет ничего, кроме стекольной мастерской и маленькой комнатки при ней, где жил все эти годы, как ученик скульптора. Он ни о чем не просит судьбу. Это за него решил сделать я, его мастер. Ему пора заводить семью.

– У него есть невеста?

– Прорицательница Мааби.

Имя ясновидящей вызвало у фараона ряд смутных воспоминаний.

– Значит, это она мечтает о новом доме? – спросил повелитель, сохраняя спокойствие.

– Она никогда не думает о подобных вещах, – горько усмехнулся Тутмес. – Она не замечает действительности, существует в собственных снах. Ее устраивает бедняцкая лачуга, где она живет.

– Я знаю… – тихо сказал фараон и всерьез задумался над тем, почему он, когда-то вызвавший ее во дворец и, отдавая дань ее необыкновенному дару, совсем не позаботился о ее жизни и о пропитании?

Что случилось с ним самим?!

– Я обещаю, что Халосет и Мааби получат к свадьбе большой дом с садом.

– Это будет правильно, – одобрил Тутмес и повернулся, чтобы уйти.

– Постой, – остановил его фараон. – Ты не сказал главного.

Ваятель дерзко взглянул на Эхнатона:

– Повелитель желает услышать слова благодарности за то, что был обязан сделать еще несколько лет назад?

Такая бесцеремонность заставила владыку измениться в лице.

Тутмес, заметив это, был немало удивлен:

– О, фараон, ты стал иным! А я надеялся, что это только мои домыслы, – он невесело хмыкнул. – Я думал, люди клевещут на тебя, рассказывая о твоем самолюбии и самовозвеличивании. Да, ты – не тот человек, ради которого я был готов отдать жизнь.

– Что ты хотел сказать мне? – не выдержал Эхнатон. – Я готов выслушать все. Или ты боишься?

– Нет, я скажу тебе то, что собирался, – со спокойной улыбкой в углах губ отвечал Тутмес. – Мне наскучило жить в этой стране, где все воруют: от последнего раба до твоих приближенных.

– О чем ты говоришь?

Тутмес заметил растерянность в лице повелителя.

– Да, я не удивляюсь твоей неосведомленности, – покачал он головой. – Вокруг тебя собралось столько лжецов и негодяев, что в Египте исчезло понятие о правде. Воровство превратилось в обязанность каждого. Я не ворую, и меня поднимают на смех. Во что стали верить люди, когда узнали, что даже с богами можно поступать, как вздумается? Кого почитают они теперь? Многие полагают, что и бог Атон будет свергнут и втоптан в пыль, как были уничтожены древние боги. Что сталось с людьми за эти годы? Неужели человеческая сущность такова, что людям нельзя давать свободу, и которая делает их подобными безумных животным? Где же тот бог, что заключен в сердце каждого? Ведь он существует, он рождается с человеком. Как же он смеет допускать бесчинства? Как победить невежество, жадность и корыстолюбие? – на лбу и на висках Тутмеса выступил пот.

Эхнатон же молча слушал его и не мог ни оправдаться, ни заставить его замолчать. Фараону казалось, что через великого скульптора с ним сейчас говорит сам Атон.

– Ты взывал к справедливости. Где же она? Ты учил правде, ты сам клялся в ней! Но кому она нужна, кроме тебя и тех безумцев, что сознательно не желают поддаваться житейской мудрости и не хотят предавать идеалы великой Правды? Над ними потешается люд, их стараются обмануть, как обманывают тебя, повелитель. Если нельзя переделать народ, тогда зачем все менять и мечту возводить в разряд закона? Но если начинать великое дело, нельзя его бросать на полдороге, подставляя под удары тех, кто по наивности и глупости своей пошел за тобой следом и над кем теперь насмешничают, считая безумцами и фантазерами! Они и впрямь смешны, как сумасшедшая Маабитури, твердящая с утра до вечера свои пророчества. Они еще считаются с совестью и отличают правду от лжи. Но, повелитель, чума пороков постепенно заражает и их.

Тутмес вновь зашагал мимо скульптур.