Угодный богу

Боясь жестокого наказания, воины не стали возвращаться к Суппиллулиуме, и потому весть о гибели Рабсуна пришла в Хаттус с задержкой. В Меннефер хеттский царевич так и не прибыл, царица послала людей узнать, в чем причина. А при дальнейших выяснениях Суппиллулиума обвинил в случившемся Египет и, как и ожидалось, объявил войну.

Перстень же с рубином перекочевал с мизинца неизвестного разбойника на палец доблестного Хоремхеба и уже никогда впредь его не покидал. «Это знак особой услуги, оказанной мною жречеству», – любил говорить Хоремхеб о красивейшем перстне с красным камнем.

Война между хеттами и египтянами началась. Вполне понятно, что гибель царевича была лишь поводом к давно намеченным действиям, целью которых являлось покорение Египта. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не внезапная эпидемия чумы, внезапно начавшаяся у египтян. Пленные занесли болезнь в лагерь хеттов, и те, опасаясь повальной смертности, в ужасе бежали из Египта. Так завершилась эта война.

Жречество было довольно. Оно еще не догадывалось, что пошатнувшись при Эхнатоне, оно так и не сможет набрать того могущества, каковое было в его руках до правления безумного фараона. Египет, вновь спасенный Амоном-Ра от захватчиков, вернулся к древним устоям, а вместо временщика Эйе на троне Египта оказался победитель Хоремхеб, который взялся писать свою историю с того, что объявил себя непосредственным преемником Амонхотепа III, а заодно и его сыном, упразднив более, чем четверть вековое правление четырех царей – Эйе, Тутанхамона, Сменхкары и Эхнатона. Египет переживал закат восемнадцатой династии своих фараонов, да живут они вечно!

Египет. Меннефер.

В доме египетской пифии всегда царил полумрак. Он давал ощущение прохлады и спокойствия. На окнах висели занавески. Комнаты казались безлюдными и необитаемыми. Так было здесь принято. Так любила хозяйка. Хозяин же появлялся в доме нечасто, предпочитая быту работу в своей мастерской в резиденции фараона.

Мааби, уже не маленькая девочка, а зрелая женщина средних лет, но все такая же сухонькая и хрупкая, с закрытыми глазами сидела посреди своей комнаты на полу, вытянув вперед правую руку. Через полуприкрытое занавеской окно в комнату попадало солнце.

– Да, я вижу тебя, – говорила Маабитури тихо, но внятно.

Через закрытые веки она видела поток теплого света, который, подобно прозрачному льняному полотну, обхватил ее со всех сторон, укутал. Она растворилась в этом потоке, стала его неотъемлемой частью.

– Истину! Я хочу знать истину! – просила она, кричала, как ей казалось, во весь голос, а на самом деле едва слышно шептала, желая пробиться сквозь симфонию шорохов и шелеста, стремящихся к ней отовсюду.

Но по-прежнему шуршало и стрекотало в ушах, свет плясал и носил ее, подобно лепестку фаюмской розы, гонимой ураганом.

И тогда Мааби взмолилась:

– Возьми все, что ты можешь у меня взять, но дай истину! Жизнью прошу!

Свет стал мерцать, и сквозь пелену проступали картины прошлого, которого Мааби никогда не видела. Картины оживали, двигались, звучали.

Она увидела прямо перед собой грустное лицо Нефертити, стоящей у окна. В зрачках ее отражался образ Эхнатона. Мааби повернулась, чтобы увидеть его самого. Эхнатон сидел на ложе, ему принесли душистых свечей, и десятилетний Тутанхатон, по-детски улыбаясь, достал из-за пояса своего схенти длинную розовую палочку. Прихрамывая на короткую ногу, он сделал пару шагов и поднес палочку к огню маленького факела, горящего у изголовья постели фараона. Потом мальчик, продолжая улыбаться, воткнул дымящуюся палочку подле факела. Мааби не понимала смысла того, что наблюдала. Постепенно ее глаза приметили струящийся от благовония едва видный сизый дымок, постепенно окутывающий голову фараона.

Мааби взглянула на царицу. Огромные глаза Нефертити, как зеркало, отражали эту сцену. Она по-прежнему стояла у открытого окна в каком-то другом мире, несовместимом с той реальностью, где существовал в тот момент фараон и Тутанхатон. Тело Эхнатона становилось прозрачным. И было видно, как дым, который густел и чернел, проникал через ноздри внутрь, тёк по телу, как вода по лабиринту. Тоненькая струйка достала и мальчика, который вдохнул небольшое облачко и тут же закашлялся, закрыл рот руками и, хромая, заковылял прочь из комнаты. Страшный черный дым заволок половину комнаты, он уже скрывал фигуру Эхнатона. Но в этот момент фараон встал и прошел в ту половину, куда ядовитый дым еще не распространился. Но, о боги! Мааби вскрикнула от ужаса. Лицо Эхнатона покрылось пунцовыми пятнами, как при тяжкой болезни, глаза ввалились, и сквозь прозрачную кожу проступали кости.

– Неужели Тутанхатон? – вырвалось у нее. – Как мог этот ребенок замыслить такое злодеяние! – шептала Мааби, и слова ее повторяли чьи-то бесчисленные голоса, женские и мужские:

– Злодеяние… ребенок… мог…

Нефертити печально смотрела в глаза Маабитури.