Угодный богу

У последней жены Анхота шли роды. Молодая и замечательно прекрасная женщина, произведшая не свет двух девочек, которым было три и два года, теперь никак не могла разрешиться от бремени и мучилась с момента заката солнца всю долгую атирскую ночь. Женщины, столпившиеся вокруг ложа роженицы, сочувствовали бедняжке, издавая при этом такие вздохи и крики, что она была уверена, – этих родов ей не пережить. И в ужасе шептала слова молитвы, обращаясь к богине Нехбет, способной облегчить страдания матери в тяжелый час рождения младенца.

– О, великая Нехбет, – срывалось с ее губ. – Помоги мне, сделай так, чтоб он увидел свет! Я молю тебя, пусть это будет мальчик, я назову его в твою честь… О, великая Нехбет! Мой сын будет верен тебе и прежним богам, которым теперь нет места в Египте! Сжалься надо мной, милосердная…

В комнате стало светлее, и все предметы и лица приобрели синий предутренний оттенок.

Наконец луч Хепри ворвался в помещение и скользнул к ложу несчастной, но в тот же момент слуги закрыли окно плотной тканью, чтобы солнце не потревожило госпожу.

И вот тут-то роженица, вцепившись в чью-то руку, отчаянно взвыла, точно ее рвали на части. Все дружно и громко закричали вместе с ней, но никто не сдвинулся с места. И лишь спустя несколько минут кто-то из женщин сообразил, что это уже не истерика госпожи, а настоящие роды – ребенок просился на свет.

Вскоре он появился – длинное нелепое тело, веревками висящие ручки и ножки, запрокинутая голова со сморщенным багровым личиком. Он оказался в цепких руках маленькой женщины, которая обмыла его в душистой воде, любуясь им.

– Мальчик! – сказала она матери.

– Да, да, точно, мальчик! – дружно поддержали ее другие женщины.

Но роженица, покрытая крупными каплями пота, не слышала их, погрузившись в глубокий сон, похожий на обморок. Эта ночь истощила ее.

– Какой красивый мальчик! – квохтали над ребенком женщины. – Хорошенький, маленький!

И тут одна из них, самая молодая, скорее из любопытства. Чем из-за тревоги, спросила остальных:

– А почему он до сих пор не кричит?

Все разом замолчали, уставившись на новорожденного, а потом закричали. Все, кроме младенца. Его переворачивали вверх ногами, трясли; ему давили на крошечную грудь, дабы помочь душе зажечь в нем жизнь. Но все было тщетным.

И вот в отчаянии и злости кто-то из женщин схватил с огня горячую воду, плеснул в сосуд и, не помня себя, бросил туда ребенка.

– Вот тебе, негодник! Получай за то, что всю ночь не давал нам спать и извел свою мать!

Ребенок ушел под воду, даже не шевельнувшись.

– Поделом тебе! – крикнула злючка.

Но самая молодая, обжигаясь, выхватила мальчика из кипятка и окунула его в холодную воду.

– Хочешь, чтобы он остудился? – зло хохотала та, что бросала его в кипяток. – Гляди, он еще простудится. Лучше б ты его не трогала! Дай мне его сюда!

И она схватила ребенка, желая бросить опять в кипяток, но самая молодая не желала уступать мальчика и вцепилась в него с другой стороны. Они тискали и тягали его, рвали из рук, и никто не мог их разнять. И вдруг ребенок под их руками закричал.

Все разом замерли, остолбенев. А малыш плакал, дергая ручками и ножками, сжимая в комок свое уродливое багровое личико.

– О, какой красавец! – воскликнула старуха.

– А какой громкоголосый! – поддержала ее другая.

– Выкарабкался! – удивилась злючка. – Прямо-таки чудо!

– Слава богине Нехбет! – сказала самая молодая. – Надо сказать хозяину, чтобы назвал мальчика в честь покровительницы царской власти, которой молилась госпожа, Нехбетумом.

– Как бы не навлечь немилости фараона, – напомнил кто-то из женщин.

– Владыка не будет вредить младенцу, – ответила старуха. – Нехбетум – красивое имя. Вот какой он! – и она подняла ребенка над головой.

А он плакал от боли в вывернутой ножке и от одиночества. Ему хотелось, чтобы его перестали трогать и мучить. Он мечтал вернуться туда, где было так хорошо и спокойно, к чему он привык. Он отчаянно плакал, взывая к защите. Но та, которая могла оградить его от врагов и людского зла, неподвижно распростерлась на ложе в стороне от него, и он не видел ее, как и солнца, ласкового и яркого. Наверное, потому он и плакал так горько, и ничто, казалось, не могло его утешить.

Египет. Уасет.

По знойным улицам Уасета шел высокий человек, завернутый в длинную походную накидку. По его обуви и одежде можно было понять, что он принадлежит к свите фараона. Миновав кварталы зажиточных египтян, он очутился среди скромных построек ремесленников. Там человек слегка замедлил движение, словно пытаясь сориентироваться на месте, но вскоре решительно направился к одному из домов и, отворив дверь, скрылся внутри.

Косые лучи солнца падали на постель, затерявшуюся среди груды каких-то черепков и каменных глыб. Пахло пылью и крысами. Вошедший чуть не упал, споткнувшись о брошенные на дороге обломки скамейки. Дремавший на постели человек встрепенулся и, повернув лицо, спросил слабым голосом: «Кто здесь?»

– Это я, – ответил гость. – Твой ученик Тотмий.

– Тотмий? – переспросил старик. – Что тебя привело сюда?