Угол покоя

Тут всё было иначе, всё внизу, кроме Оливера, было ей в новинку, а он, одетый так же, как в Колорадо, выглядел, на ее придирчивый взгляд, донельзя бедно. Дон Педро Гутьеррес, предоставивший для экспедиции мулов, лошадей и слуг, явно был всерьез настроен не уронить престиж семьи и произвести впечатление на инженеров от двух синдикатов. Встав у самых ворот, он надзирал за всем стучащим и хлопотливым множеством – за двадцатью пятью мулами, полудюжиной верховых лошадей и восемью слугами – и повелительно придавал всему церемониальный порядок.

Вельвет, оленья кожа в пятнах – нет, такое не для него. На нем были облегающие кожаные штаны с раструбами и шитьем вдоль швов. Его кожаная куртка поражала взгляд бахромой, серебряными пуговицами и вышитыми лягушками. Поля его белой касторовой шляпы походили на нимб, вместо ленты тулью охватывал серебряный шнур. Его сапоги выглядели мягкими, как перчатки, репейки его серебряных шпор были прямо‑таки колесами. Чрезвычайно дорогое серапе – узорчатый плащ – он, узко сложив, перекинул через плечо. Он мог бы показаться смешным – но нет, он выглядел почти величественным. Увидев его накануне за завтраком, Сюзан подумала было, что этот темноволосый человечек лет пятидесяти смахивает на галантерейщика с Шестой авеню; но, стоя сейчас наверху и стараясь перенести его облик на бумагу, она изменила мнение. Он вел свой род от времен Конкисты, он владел огромными поместьями и прославленными в истории рудниками, он никогда не унизился бы до того, чтобы высчитывать размеры своих угодий. Стоя у ворот, он приводил потных слуг в движение, вскидывая брови, и направлял их едва заметными кивками.

В ее торопливом наброске маленькая, спокойная, нарядная фигура дона Педро выступила вперед, крупней натуральной; она доминирует над всей суетой и над прочими фигурами, которые могли бы обратить на себя внимание. Оливер, Симпсон, дон Густаво – взрослые мужчины, способные принимать решения и брать на себя ответственность, – стоят на заднем плане у стены и курят сигары, оставив все на усмотрение дона Педро. Стараясь поймать и вложить в позу, в выражение лица ту авторитетность, что исходила от него, она перебирала мысленно других мужчин, авторитетных на иной лад: Ферда Уорда с его абсолютно уверенным в себе денежным могуществом, Томаса Хадсона с его смесью чувствительности и прямодушия, Лоуренса Кендалла с его жесткостью и поджатыми губами, Конрада Прагера с его светской сноровкой, Оливера с его проворством в критическую минуту. Дон Педро в своем шумном дворе, разодетый как шпрехшталмейстер, производил более сильное впечатление, чем любой из них.

Как и резной камень, как и полностью сложившаяся архитектура, как и домашний обиход, твердо установленный, словно храмовый порядок, он воплощал в себе преемственность цивилизации, не нарушенную даже пересадкой на другой континент. В нем выражалась надежность привычки, подобная тому, чем был ей дорог Милтон, но старше, обработанней и с бóльшими возможностями формировать личность по групповому образцу. Через него говорила инквизиция, Фердинанд и Изабелла, конкистадоры. Мягколицые женщины на балконе, покорные, одетые в черное, подчеркивали его власть. Если бы он повысил голос или поднял руку, воздействие было бы таким же, какое обычно оказывает ярость.

Как такое нарисуешь? Того, что удовлетворило бы ее, не получилось. Но она смотрела на дона Педро так долго и пристально, что увидела в нем одну из сторон жизни, которую сулила Морелия: вокруг такого мужчины все держится внутри традиционных границ. Безупречность, с какой в нем выразился тип, придавала дону Густаво вид притворщика, Симпсона делала чужаком, Оливера – чуть ли не деревенщиной. Не желая принимать то, к чему неявно подводил рисунок, она закрыла альбом и стала просто наблюдать.

Они отправлялись в горы на три недели, их ждали тропы, крутые, как лестницы, и ночевки в десятках миль от жилья – казалось бы, думала она, в такую поездку берут необходимое и отказываются от всякой роскоши. Но нет: этим двадцати пяти мулам предстояло везти железные кастрюли и чугуны, наборы серебряных ножей, вилок и ложек, завернутые в мягкую кожу, фарфор, который с высоты ей показался едва ли не лиможским. Там были клетки с курами, большие корзины со свежими фруктами и овощами, корзины с консервами и марочными винами, уже проделавшими путь из Европы через Веракрус и Мехико на пароходе, в поезде, в дилижансе и на вьючных лошадях. Пуховые подушки в шелковых наволочках, простыни, годные в приданое будущей герцогине. Сюзан увидела разобранную и навьюченную на двух мулов кровать, которую сеньора Гутьеррес-и-Саларсано назвала походной: массивная латунь, пружины, матрас.