Его здравый смысл избавил ее от стеснительности и притворства, которые пытались ею овладеть. Переведя взгляд с него на дона Густаво, она поняла, как глупо готова была себя повести. Нет, она не хотела, чтобы Оливер был притворщиком, и сама притворщицей не хотела быть.
– Постараюсь.
– Рисуй, рисуй и рисуй.
– Я уже нарисовала в три раза больше, чем нужно. Может быть, Томас больше одного очерка не пожелает взять.
– Напиши так, чтобы пожелал. Заделайся миллионершей.
– И ты. Найди рудник богаче “Маленького Питтсбурга”.
– Или “Аделаиды”. – Он выразительно опустил углы рта. – Смотри тут по сторонам, хорошо? Может быть, Мичоакан – не худшее из мест.
– Когда ты вернешься, я уже буду знать. Да я и сейчас почти уверена.
– Ну, прощаемся.
– До свидания, дорогой. Береги себя.
В нем опять забулькал смех.
– Худшее, что может со мной случиться, – это что я свалюсь с его латунного ложа.
– Тебе дадут на него возлечь?
– Вот не знаю. Не терпится выяснить. Уж конечно, оно не для дона Педро. Он не положит гостя на землю, чтобы самому почивать с удобствами. Для кого тогда? Для дона Густаво? Для Симпсона? Для меня? Протокольный вопрос.
Все прочие стояли и ждали, мужчины отдельно, женщины отдельно. Сюзан быстро поцеловала его, пренебрегая этикетом. Мужчины, бряцая и звеня, спустились по лестнице, сели в седла и друг за другом двинулись к воротам. Дон Педро дал стоявшему там
Высокий, светловолосый, серьезный, бедный на вид в своей поношенной полевой одежде, он сутулился в седле. Помпезничать, как дон Густаво, он не в силах был бы без смеха. Он мог быть только собой – ничего впечатляющего, красочного, бьющего в глаза. Всего-навсего, как она не раз писала Огасте, ее простецкий парень. Но от его навыков и суждения зависело в этой поездке все. Усомнившись в нем в красочную минуту прощания, она сейчас провожала его взглядом, полным нахлынувшей любви и гордости.