Угол покоя

А за стенами безмолвного дома – безмолвные, выбеленные луной горы, беззвездное, опустошенное луной небо. Не крикнет птица или животное, не простучат по камням подковы, ничто не движется, кроме призрачных отсветов на поверхности реки, и ни малейшего шума, кроме еле слышного, как ход мысли, журчания воды. В голове у нее еще бурлило толстовское море, и контраст между тем переполненным человеческим миром и ее лунным безлюдьем был так велик, что она сказала вслух: “О, это все равно что пытаться подать знак с того света!”

1970 год ничего не знает ни об изоляции, ни о безмолвии. В самый наш тихий и одинокий час автоматический генератор льда в холодильнике вдруг щелкнет и уронит кубик, автоматическая посудомойка вздохнет, меняя режим, пророкочет в небе самолет, провибрирует воздух от чего‑то движущегося по автомагистрали. Проскользят по небу красные и белые огни, пробегут по шоссе, отражаясь от окон, фары. Всегда есть радио с круглосуточными станциями, есть телевидение, чтобы претворить искусственный лунный свет в мерцающие картинки поздней передачи. Можно положить на вращающийся диск любое утешение, какое на нас действует, – хоть Моцарта, хоть Копленда, хоть группу “Грейтфул дэд”.

Но, когда жила в своем каньоне Сюзан Уорд, не было ни холодильников, ни посудомоек, ни самолетов, ни автомобилей, ни электрического освещения, ни радио, ни телевидения, ни проигрывателей. Глаза, уставшие от чтения, переключить было не на что, уши, тосковавшие по музыке или голосам, могли тосковать сколько угодно – или просить сестринской помощи у губ, способных насвистывать и вести одинокую беседу.

Она беспокойно встала, дождалась, чтобы в раздраженных глазах прояснилось, и пошла к двери. Снаружи – размытая бледность лунного света и потайное журчание реки внизу. Почти круглая луна висела с южной стороны прямо над головой. Она была не плоская, как иные луны, а зримо шарообразная; прямо‑таки видно было, как она катится в пространстве. Ее свет опускался на голый пригорок и кухонную палатку, словно бледная пыль, и покрывал, как слоями снега, плоскости крыши над хижиной. Пейзаж можно было бы принять за зимний, если бы не тени: они были не синеватые и не светоносные, а черные, бархатные.

Ниже, по правую руку, каньон был непроницаем для взгляда, на воде ни проблеска; но маленькая площадка за рекой со стогом сена, сараем и корралем была рисунком, выполненным углем и китайскими белилами, точной, отчетливо сфокусированной миниатюрой в полосе лунного света из‑за плеча скалы Эрроурок. Над плоскими тенями стога и сарая жерди корраля и стволы тополей магически круглились, подобно луне. Когда Сюзан зачарованно смотрела туда, деревья внизу, должно быть, тронул ветер, подувший вдоль каньона, и листва перед ее глазами отозвалась мимолетными, тут же погасшими бликами. Но звука от дуновения не было, и там, где она стояла, воздух оставался совсем неподвижен. Беззвучные блики словно бы от крохотной картинки, высвеченной из темноты, казались дрожью земли самой.

Но где Оливер? Он никогда так поздно не возвращался из своих бестолковых, малопродуктивных поездок в город. Мгновенный страх, что его, может быть, сбросила лошадь, что он повредил себе что‑нибудь по дороге, она прогнала. Он был не из тех, с кем такое случается. Беспокойства подобного рода она никогда за него не испытывала, даже в Ледвилле после того, как избили Прайси, когда Оливер ездил на работу вооруженный, ездил мимо врагов, которые не смели напасть на него из засады, хотя были не прочь.

Какая‑то задержка, кого‑то пришлось долго прождать. Может быть, даже некий успех. Оливер его более чем заслужил. Он отказался от четырех предложений, включая должность в администрации губернатора, оставаясь верным своему грандиозному плану, и она поддерживала его, разве не так? Поощряла его, подбадривала, верила в него, мирилась со всем, чего ей эта поддержка стоила.

Словно чтобы собрать в ладони воду с небес, она развела руки в стороны. Вновь подняла лицо к луне.

В окне сияла полная луна, —
И сверху падал отблеск багрянистый, —
Когда молиться начала она.
Он длани превращал в рубин лучистый,
Вправлял в нагрудный крестик аметисты,
И вкруг чела, как некоей святой,
Соткал ей нимб…

[148]

От своего облика перед мысленным взором у нее перехватило дух. Она понимала, как выглядела бы со стороны… в чьих глазах – Оливера? Нет, он такого не замечает. Фрэнка? Возможно. Самое лучшее – в глазах Огасты. Стоя под луной, подставляя ладони мягко падающему свету, который придавал им эфирную бледность, она вглядывалась в эту бледность и думала мыслями Огасты: Не изменилась. Все та же Сюзан.