Уинстон Черчилль

Поздно ночью самолет с Черчиллем взлетел на каирском аэродроме и находился в воздухе восемь с половиной часов. Окружающие видели, что напряжение наконец преодолело волевые препятствия и поедает его жизненные силы. Самолет сел в Тунисе не на предназначенный аэродром. Черчилль вышел на холодный утренний ветер и сел на чемодан, не имея сил для комментариев. Прошел час, Эйзенхауэр сообщил, что ожидает премьера в сорока милях. Еще десять минут полета специально приспособленного премьерского “Йорка” и Черчилль увидел будущего командующего “Оверлорда”. Его первыми словами были: “Я боюсь, что задержусь у вас”, - он чувствовал, что силы покидают его. Автомобиль остановился у виллы, расположенной рядом с Карфагеном.

Врачи пришли к выводу, что планируемое посещение итальянского фронта, жизнь в автомобилях и фронтовое напряжение попросту убьет премьера. Протесты Черчилля вскоре разрешились сами собой, он почувствовал жар - снова воспаление легких. Однако и лежа в постели премьер продолжал каторжную работу. “Поражен среди древних руин температурой”, - писал он Идену. - “Если я умру, - сказал Черчилль дочери, - не предавайтесь печали - война выиграна”. Бюллетень о его здоровье каждый день посылали в Лондон Клементине. “Я не пытаюсь делать вид, что наслаждаюсь жизнью”, - телеграмма Рузвельту. Но даже находясь на грани, Черчилль явственно чувствовал то, что было ему дороже жизни. По поводу речи Идена в парламенте он высказался в пике физического кризиса так: “Я рад, что речь была воспринята хорошо, но когда вы сказали, что только особенность географии позволила нам избежать судьбы Франции, вы забыли о роли летчиков, флота и о духе английского народа. Расстояние по морю между Данией и Осло больше, чем между Кале и Лувром, но оно было легко преодолено немцами… И я не соглашусь, что даже будь мы частью континента, мы показали бы себя такими же прогнившими, как французы”.

Из лондонского госпиталя больной Бракен писал другу: “Очень обеспокоен твоей болезнью. Меня утешает долгое знакомство с твоей силой, способной преодолеть все препятствия, если речь идет об укреплении Англии. Подчиняйся докторам, пиши картины и делай все прочее, что ты в такой степени заслужил”.

17 декабря 1943 года в Карфаген прибыла Клементина и прежний секретарь Колвил. Последний записал: “Он послал за мной и я увидел вместо ожидаемого инвалида бодрую фигуру с большой сигарой в зубах и стаканом виски в руке”. Клементина и Уинстон обедали вдвоем, они не видели друг друга шесть недель. Все говорили о щадящем режиме, но Клементина видела свет в окне комнаты мужа до часу ночи, он работал. Более всего, сказала Клементина, ее мужа убивает скучная монотонная жизнь без эмоций и вдохновения.

Лишь в сочельник 24 декабря Черчилль встал с постели и провел первое совещание с военными. Макмиллан описывает Рождество этого года: “В лучшем русском стиле (и выглядя в своем странном костюме как персонаж из русского балета), премьер-министр произнес серию тостов”. А затем он как всегда диктовал директивы. В одной из них значилось: “Моей постоянной целью является восстановление величия Франции”. Макмиллан записал в дневник: “Он действительно замечательный человек. Хотя он может быть утомительным и зверски упрямым, нет никого такого, как он. Его преданность работе и долгу поистине исключительна”. 27 декабря в костюме офицера-летчика Черчилль впервые вышел из виллы. Самолет с ним направился в Марракеш. После пересечения с кислородной маской Атласских гор самолет пошел на посадку и автомобиль привез Черчилля на виллу, которая нравилась ему более всего - виллу Тейлора или, как предпочитал называть ее Черчилль, “Виллу цветов”.

В Москву Черчилль пишет, что его беспокоит только невозможность встречаться с советским руководством раз в неделю. Он просит ноты нового советского гимна. Би-би-си будет передавать его по важным поводам. Идену дано указание подготовить дополнительный конвой. Впервые мысли Черчилля начинает поглощать “Оверлорд”. Новый 1944 год был отмечен пикником в Атласских горах. Черчилль раньше не был знаком с Монтгомери, которому предстояли большие дела в Европе. Поднимаясь на одну из вершин, Черчилль посоветовал своему генералу “не растрачивать энергию, учитывая то, что ему предстоит. Я старался обосновать ту истину, что энергия ума зависит от энергии тела; что энергию следует использовать, а не расходовать; что атлетика это одно, а стратегия это другое. Напрасно. Генерал был в превосходном настроении, он прыгал с одного камня на другой как антилопа, и я почувствовал, что все будет хорошо”. Вечером этого дня Черчилль объяснил Монтгомери свой план пересечения Ла-Манша.