Уитни Хьюстон. История великой певицы глазами ее близкой подруги

Отец бывал груб с ним и избегал любых попыток завязать настоящий разговор. Они увиделись в последние дни Марти на земле. Вскоре после его возвращения я зашла к нему в комнату. «Я не гей, – сказал Марти. – Все это время я думал, что мне нужно нравиться мужчинам, заслуживать их одобрение, но, оказывается, мне и этого не надо».

Марти не соответствовал ожиданиям отца и из-за этого вырос с чувством неполноценности. Он всю жизнь искал, что может сделать его цельным. Марти был забавным и талантливым, разбирался в моде, умел чинить вещи, готовить и шить. Он отлично сочинял, играл на музыкальных инструментах – делал кучу всего. Кто-то мог бы сказать, что он опередил свое время.

Но он никогда не был спортивным, как отец. Папа видел в брате мягкотелого сопляка, совсем не похожего на него, и не мог этого вынести. Он был прав. Марти был совсем не похож на него. Марти был гораздо более сложным и разносторонним.

Марти каждое утро наблюдал, как я собираюсь на работу. 23 сентября 1993 года, прямо перед выходом из дома, я услышала, как он нажимает кнопки на телефоне. Бип, бип, бип, бип.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь вызвать врача.

– Зачем?

– Мне нужно в больницу.

Медицинский центр «Палисад» был в двух минутах от нашего дома, но Марти ясно дал понять, что больше не хочет туда возвращаться. Несколькими неделями ранее он выписался оттуда, и на выходе доктор крикнул ему вслед:

– Выйдешь отсюда – умрешь.

– Да пошел ты, – огрызнулся Марти.

«Палисаду» он предпочел больницу «Морристаун Мемориал», в часе езды от дома. Это было учреждение, где к пациентам относились более гуманно, где сотрудники сочувствовали больным СПИДом, заботились о них и утешали их семьи. В комнатах было светло и чисто, медсестры ходили с улыбками на лицах. Пациенты этой больницы чувствовали, что у них есть право на жизнь, они все еще часть общества и к ним нужно относиться с любовью и уважением. В «Морристауне» для них создавалась жизнеутверждающая атмосфера. В 1992 году, когда заболели мама и Марти, СПИД считался смертельным приговором, но пациенты с этим диагнозом все еще были среди живых и хотели жить.

Марти так часто ездил в эту больницу, что я не задумываясь вызвала ему частную карету скорой помощи и продолжила собираться на работу. В окно было видно, как дежурный врач закрепляет Марти в инвалидном кресле и тот поднимает голову с обескураженным выражением лица.

Через несколько часов меня вызвали в больницу. Марти подключили к аппарату жизнеобеспечения. Я так отчаянно хотела, чтобы ему стало лучше, что предпочла игнорировать происходящее. Когда кто-то заболевает, я всегда отказываюсь предполагать худшее.

Темно-синяя толстовка Марти с белой вышивкой «Уитни Хьюстон» была разрезана ровно посередине, к груди прикреплены электроды. Мама, Бина и я стояли у его кровати. Подошла медсестра и дала ему успокоительное. Затем подключила аппарат искусственной вентиляции легких и сказала, что он скоро перестанет действовать. Придя в себя, Марти слегка приподнялся и пристально посмотрел на каждую из нас. На маму, на Бину, на меня. Затем сжал зубы и разочарованно опустил голову, как бы говоря: «Почему я все еще здесь?» И закрыл глаза. Больше он никогда их не открывал.

Получить разрешение на то, чтобы отключить его от системы жизнеобеспечения, было нелегко, но мы все согласились, что это необходимо – мама, сестра и я. Чтобы принять это решение, пришлось ждать приезда врачей. Марти таял на наших глазах. Он достаточно настрадался. «Разве вы не видели его взгляд? Он не хочет здесь находиться», – сказала я. Его безжизненный образ застыл в моем мозгу, я не хотела запоминать его таким. Бина молчала и оставалась спокойной. Во время осмотра один из врачей сказал, что его легкие отказали, но сердце все еще бьется. После целой цепочки осмотров разными врачами один из них наконец открепил провода.

Мама застыла, глядя на своего умирающего сына.

С меня будто свалилась огромная тяжесть. Ему больше не придется находиться в таком состоянии. Даже мама не хотела, чтобы он продолжал терпеть. Но я не могу себе представить, что она чувствовала в тот момент. Когда мы вернулись домой, она сказала, что отдала бы все в обмен на его жизнь. Ей было все равно, что он хотел делать, кем быть. Ее первенец ушел.

Отец опоздал на поминки Марти, и мама сказала, что для нее он давно мертв. Перед похоронами она сидела, совершенно разбитая, в машине, а за ней выстроилась длинная процессия машин с людьми, которые хотели отдать ее сыну дань уважения. «Ты только посмотри на эту очередь, – сказала я. – Взгляни, как много людей его любят».