Уходила юность в 41-й

як же? Знаю, де ти гарматы. Сам солдат!» Пока он надевал постолы, я поинтересовался:

как, мол, фашисты ведут себя? Тот выговорил зло и отчужденно: «Враг он и есть враг!»

— Ты, стара, ось що, — он обратился к жене. — Хату замкни, и на сеновал. Шоб

нияких подозрений. Я скоро...

По дороге к селу наш проводник сипящим шепотом рассказывал, как фашисты,

расположившись утром на постой, согнали со всей округи девушек и молодых женщин

к школе, где якобы надо было убрать, вымыть полы. И Маринка, их внучка, оказалась

там. Фашисты учинили над всеми гнусное насилие. Гоготали, мерзавцы, на все село. А

потом вышвырнули свои жертвы из школы голыми, в чем мать родила. С тех пор никого

из несчастных не видно. Разбежались, кто куда, и в родные дома не показываются. И

они не знают, что стало с внучкой.

— Ось школу б, хлопцы, поджечь, спалить их, поганых! — горячо шепнул старик.

— Перепились, зверюги, после своих забав, сплят небось вповалку.

Это не входило в наши планы, но Пожогин толкнул меня в бок: «Может, уважим

старика?» Козлихин запротестовал: «Ведь школа, товарищи командиры!» Проводник

проворчал: «Хто в ту школу тепер пийде? Наши вернутся, нову сбудуем!»

Договорились так. На батарею со своей группой и вместе с проводником пойдет

Василий. Мы с Козлихиным и другими бойцами займемся школой.

В ту ночь на нашем участке загремели гулкие взрывы, взметнулись в черное

летнее небо жаркие костры. Долгое протяжное эхо будоражило окрестности.

Вернулись перед рассветом, уставшие и довольные. [55]

Одной из разведывательных групп удалось пленить немецкого фельдфебеля, что

было у нас в новинку и перед чем как-то вдруг померкли наши боевые успехи.

Наш оборонительный рубеж занимали части 195-й стрелковой дивизии. Нас

отводили во второй эшелон.

Нам долго не спалось. Мы с Пожогиным прилегли на пригорке, откуда виделось

широкое приволье, далеко раскинувшееся по речной пойме. Внизу затаилось местечко,

вдали на посветлевшем горизонте темной грядой проступал лес.

— Красотища какая! — промолвил Василий и вздохнул: — Очень похоже на

Поплевино, мое родное село. Наша речка Ранова, конечно, поменьше, чем Стырь. Луга,

заводи... И ребятни вокруг — не перечесть! Я еще в детстве пристрастился к рыбалке.

Сидишь, бывало, с удочкой на зорьке. Тишина, благодать! Лишь иногда за спиной

прогромыхает поезд из Рязани в наш Ряжск. Гляжу сейчас и думаю: доведется ли

побывать в отчем краю? Шел давеча на фашистскую батарею, — продолжал он, — и,

признаться, вдруг робость почувствовал. Глухая ночь, неизвестность... Дед-проводник,

видно, заметил, подбадривает: не бойся, сынок. И вот они, фашисты, у костра. Взялись

за руки и воют песню. Пьяные, наглые, морды красные... Ах, думаю, гады этакие! На

чужой земле как хозяева? Мы крадемся, а они? Наших девчонок бесчестить?!

Остервенение нахлынуло. «Круши, — кричу, — ребята, их гранатами!» За пять минут

управились. Огонь под самое небо, и мертвяки вокруг! Дал команду на отход.

Вот ведь каким стал он, мой Василий! Мне почему-то вспомнился наш первый

день в училище. Загорелый, крепкий, застенчиво стоял в сторонке, у окна.

Чувствовалось, он часто бывал в зное полей. Рыжеватые волосы его словно опалены

солнцем. При всей своей стеснительности Пожогин оказался общительным, какими

обычно бывают люди со щедрой и доброй натурой. Василия полюбили товарищи.

Вскоре он выдвинулся в число лучших курсантов. Кто первым на турнике освоил

трудное и смелое «солнце»? Он! Кто на лыжне неутомим и быстр? Опять он, курсант

Пожогин!

Вот заговорил Василий о рыбалке. А мне вспомнился им же рассказанный случай.

Еще мальчишкой однажды наудил он полное ведерко карасей, пескарей,

плотвичек. Собрался было домой. [56]

А тут односельчанин, один из передовых механизаторов, подходит: «Повезло,

Васятка?» — «Как видите...» — «О-о, ну молодец! Дай-ка десяток карасей взаймы». И

поведал Захар Петрович о своей неудаче. Всю ночь провозился на неотложной работе.

Отдохнуть бы, но влекла рыбалка. Ловил, ловил и... уснул. «Теперь жена застыдит, коль

приду с пустыми руками. А там снова за дела».

Василий отдал незадачливому рыбаку половину улова. С тех пор они

подружились. Взял Захар Петрович в уборочную парня на свой комбайн, научил

управлять степным кораблем, и, еще будучи школьником, стал Вася Пожогин

настоящим механизатором.

...Василий загасил цигарку и откинул плащ-палатку, под которой курил.

— Знаешь, — сказал, — где-то здесь, на Стоходе, мой отец, Егор Иванович,

участвовал в Брусиловском прорыве и сильно был ранен. Пока подлечился, грянула

гражданская. Снова взял в руки винтовку. Но Стоход и свое ранение часто вспоминал.

Когда я уезжал в училище, сказал на прощание: «Служба, сын, — это вечное

странствие. Может, придется побывать на Стоходе. Поклонись той земле, где могилы