Уходила юность в 41-й

девались Ерусланов, Пожогин, Козлихин с разведчиками, он ответил: «Ушли еще ночью

всей группой». Куда, зачем — он не знал. Командир батареи, как сообщил Еременко,

находится на командном пункте полка. Я зашел туда, чтобы доложить о том, что связь

налажена.

Полковник Григорьев стоял в окружении штабистов. Сам он, слегка сутулясь,

опирался на бруствер, вглядывался в затуманенное предполье. Поворачиваясь то к

одному, то к другому, рассуждал:

— Из сведений, которыми располагаю, могу судить, что противник

предпринимает наступление на нашем участке не случайно. На наших флангах

фашисты натолкнулись [59] на серьезное сопротивление. Им, естественно, захотелось

испытать свои возможности здесь, у Колок. Авось, мол, удастся проникнуть через

болотистую местность, где наша оборона, по их расчету, у нас слабее. Ведь основные

силы 5-й армии брошены на Киевское шоссе, под Луцк и Ровно, и на наш правый фланг,

к Ковелю... Удастся, полагают, рассечь фронт 5-й армии в здешних местах, чтобы выйти

в тыл нашей армии. Это, конечно, мое предположение. Но в нашей беседе командир

195-й дивизии генерал Несмелое высказал, по существу, такое же мнение. Отсюда

вытекают ответные меры. Комдив 195-й наверняка обеспечит устойчивость обороны.

Мы, артиллеристы, обязаны оказать помощь нашим пехотным частям.

Вижу, как ко мне направляется лейтенант Григорьев. Я доложил о выполненной

задаче, а он: «Этим, должен сказать, не ограничивается наше участие в операции. Мы к

тому ж действуем, как саперы!» И по дороге рассказал об инициативе, которую проявил

политрук Ерусланов.

У нас по-прежнему испытывается нехватка средств, чтобы надежно прикрыть

передний край минным полем. Вот и предложил Степан Михайлович: пусть стрелковые

части минируют фланги обороны по дорогам, ну а ржаное поле, что в центре, возьмем

на себя! Устроим врагу фейерверк, чтоб сгорел он в огне! Ведь наш политрук из Тулы

— опытный инженер-оружейник.

О подробностях Григорьев не сказал, а я постеснялся расспрашивать.

* * *

Вставало солнце. Оживал лес. Дороги были озарены нежным светом. Эту

безмятежную картину летнего утра вдруг нарушил тяжелый гул. Шли самолеты.

Девятка пикировщиков закружила карусель над нами.

Такую бомбежку мне довелось испытать впервые. С визгом и завыванием

самолеты кидались вниз. Дрожала земля, окопы трясло и раскачивало, уши словно

заткнуло.

Где-то кричали: «Залпами, с опережением... Пли!» Возле бомбовозов проносились

огненные трассы. Это наши зенитчики из-за реки били из полуавтоматических пушек и

крупнокалиберных пулеметов. И тут один из «юнкерсов» задымил. Сваливаясь на

крыло, он поспешил за лес. Другие самолеты убрались вслед за ним. [60]

На переднем крае ликовали: «Так их, чтоб неповадно было!» Раздалась команда:

«Приготовиться к отражению атаки!» И все вокруг замерло.

Из леса, одновременно слева и справа, выползли танки и танкетки. Сверкая

гусеницами, разворачивались, шли на сближение друг с другом. В голову вырвался

танк, сзади выступами к нему подстраивались танкетки. Так и двигались они, семь

машин, в строгом порядке, словно на смотру.

— Излюбленный прием, пресловутый танковый клин, — проговорил командир

батареи. — Расчет на слабонервных.

Артиллерийские разрывы стеной встали перед нашей обороной. Но не рвались,

скорее, гулко хлопали снаряды, испуская струи ржавой пелены. За дымовой завесой

один за другим рванули взрывы. Это свое первое эхо подало наше минное поле — там,

где два дня назад наш КВ вел свой поединок с вражескими танками и мотопехотой.

Уносило дым, и сквозь поредевшую завесу стало видно, как на поле застыли две

изувеченные танкетки. Но передние машины, а за ними грузовики с пехотой и

мотоциклисты по-прежнему мчались по ржаному полю. Что теперь врага остановит?

Но вдруг впереди танкеток, взметнувшись ввысь огненным столбом, встало

желто-белесое пламя.

— Наш «фейерверк» заработал! — вскрикнул лейтенант Григорьев. — Он как

огневой налет!

Там, на поле, казалось, уже горело все — и сереющие посевы, и сама земля.

Высокие ржаные стебли пылали, и среди них вскакивали конусообразные языки огня.

— Что там происходит? — спросил я у Григорьева.

— Как говорится, продолжение следует в более широком масштабе! — весело

ответил командир батареи. — Степан Михайлович подсказал, а Максунов постарался —

где-то в местечке раздобыл бочку керосина. И вот ее подожгли бикфордовым шнуром.

А на поле разбросаны бутылки с бензином. Все, словом, просто и значительно!

Гитлеровцы между тем метались в суматохе. Задние танкетки, огибая подбитые и

горевшие, устремились было вперед, но их встретило огнем наше передовое охранение.

Оставив на поле еще одну машину, фашисты все-таки приблизились к нашему

переднему краю, но действовали [61] уже неуверенно. Их расстреляли в упор наши

пушки-«сорокапятки».