Укромный уголок

Позади него тихо лежала Эмили. Ее лицо сейчас казалось гладким и безмятежным, как у ребенка. Рот приоткрыт, нижняя губа отвисла. И вдруг на него волной нахлынули воспоминания. Скрипучий линолеум, накрахмаленные простыни и жесткие белые покрывала, застиранные до дыр. Писк медицинского оборудования и грохот упавшего на пол планшета. Вслед за этим — голые стены и паркетные полы «Керенсии», все их вещи, упакованные в ящики и оставленные гнить в подвале.

Эта волна вынесла на поверхность еще одно воспоминание. Оно подплыло тихо и незаметно, а потом вдруг сделалось ярким и отчетливым, заслонив все остальные. Скотт крадется по лужайке в предрассветной дымке, думая о тех ящиках, об их содержимом, обо всех этих мягких, легких, нежных вещицах, из которых уже выветрился ее запах. В розовой спальне он аккуратно переступает через разбросанные игрушки и останавливается в изножье кровати. Из-под одеяла видна маленькая ручка, сжатая в кулачок, лишь один палец, тоненький, деликатный, вытянут, как указующий перст. Палец нацелен прямо на него — и на подушку, которую он тискает в потных, трясущихся ладонях. Скотт поднимает подушку. «Ты — не она, — думает он, приближаясь, поднимая подушку выше, занося ее над кроватью. — Ты никогда ею не станешь…»

Но в последнюю секунду он слабеет, подушка падает из рук на пол, а указующий перст исчезает под одеялом, когда его обладательница перекатывается на бочок, сладко посапывая во сне.

Скотт скорчился, навалившись на руль и разинув рот в безмолвном крике.

Глава сорок восьмая. Эмили

Эмили, открыв глаза, увидела знакомую обивку и тонированное стекло окна. Она лежала навзничь на заднем сиденье внедорожника; под коленки ей была подсунута сложенная скатерть для пикника. Снаружи было по-прежнему темно.

Девушке удалось с трудом, маленькими рывками, приподняться на локте.

Скотт сидел за рулем.

Эмили ощупала свой затылок — пальцы стали мокрыми.

— В меня стреляли? — Голос прозвучал хрипло, будто она до этого молчала годами. И собственный вопрос поставил ее в тупик, мелькнула мысль: «Стреляли? Кто стрелял?»

Скотт закашлялся и потер глаза.

— Нет. Я стрелял мимо. В дерево. Ты упала в обморок и ударилась головой о камень. Да и когда по лесу бегала, вся исцарапалась о ветки и стволы.

Эмили попыталась сесть, и ей это удалось. В голове пульсировала боль. Она коснулась рукой левого плеча и опять почувствовала мокрое — там была ободрана кожа.

— Выглядишь жутковато, — продолжал Скотт. Их взгляды пересеклись в зеркальце заднего обзора. — Еще ты, наверное, ногу подвернула — лодыжка распухла.

Эмили посмотрела на ногу — он был прав.

— Что происходит? Где Нина?

— Вернулась в дом. Не беспокойся, здесь только мы.

«Только мы…» Эмили никак не могла сосредоточиться. Озноб пробирал до костей. Снова ощупав затылок, она обнаружила набухшую здоровенную шишку. Смутно вспомнилось, как ее волокли по земле, и она машинально схватилась за ручку дверцы, готовая бежать.

— Не заперто, — сказал Скотт, наблюдая за ней в зеркальце.

Эмили нажала, и дверца действительно открылась, впустив в салон влажный ночной воздух и запах опавшей листвы. Память мгновенно перенесла ее в Хоксли, на поле за железнодорожной станцией, в день ее первого поцелуя. Эмили тогда было пятнадцать, в одной руке она сжимала бутылку сидра, другую запустила в спутанные волосы на затылке парня. «Мой дом. Мой родной дом. Настоящий». Она подумала о родителях — как они беспокоятся о ней и ждут звонка.

— Все будет хорошо, — сказал Скотт, когда Эмили начала плакать. — Давай выйдем на воздух. Я здесь задыхаюсь.

Они оба медленно и осторожно вылезли из внедорожника и встали друг напротив друга. Под ногами похрустывали сухие листья. Скотт стоял, засунув руки в карманы и опустив голову, как школьник в кабинете директора.

— Я не знаю, с чего начать, — проговорил он.

Эмили вытерла глаза тыльной стороной ладони. У нее и вовсе пропал дар речи. Все тело сковало невыносимое напряжение, челюсти крепко сжались сами собой.

Скотт некоторое время рассматривал землю у себя под ногами, потом небо и крышу машины.