Ясон смотрел на пета совершенно чужим взглядом — глаза горели похотью, гневом и чем-то еще, с трудом поддающимся определению. Блонди набросился на него, швырнул на живот, завел скованные руки за голову. Рики весь съежился, когда Ясон яростным рывком сдернул с него штаны. Он почувствовал, как член хозяина прижался к нему, и прежде, чем успел сообразить, что блонди собирается взять его без всякой подготовки, тот закрыл ему рот рукой в перчатке, чтобы заглушить крики, и одним стремительным движением ворвался внутрь.
Ясон ломился в него, намеренно причиняя боль; по сути, это мало чем отличалось от жестокого изнасилования.
— Ты мой пет, и это неоспоримый факт, — остервенело шептал он в ухо монгрелу. — Мой траханый пет, как ты изволил выразиться, и я буду трахать тебя, сколько хочу и как хочу. Ты покоришься мне, Рики. Я заставлю тебя покориться. Слышишь меня? Не смей больше мне противиться — никогда не смей! Я велю тебе: сделай — и ты делаешь. Никаких споров, никаких истерик! Как тебе, нравится? Хочешь, чтобы я брал тебя так каждый день? Вряд ли ты этого добивался. Там, на выставке, ты будешь чувствовать, что я наполнил тебя, что моя сперма жжет изнутри, стремится вытечь наружу, и ты будешь вспоминать, как я входил в тебя. И, будь уверен, я сделаю это снова, без малейших колебаний, без жалости, так, что тебе будет стократ больнее — если только ты еще хоть раз осмелишься мне противостоять.
Рики трясло от ужаса. Боль от жестокого вторжения мешалась с адской болью от побоев, но, что самое страшное, — пета буквально парализовала слепая, бездушная ярость хозяина.
— Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать, Рики, если меня довести. Не испытывай меня на прочность — даю слово, ты сильно пожалеешь. Тебе кажется, ты весь такой несгибаемый — так я тебя согну, чего бы это ни стоило: отшлепаю, выпорю, запру в клетке, закую в цепи, свяжу по рукам и ногам, изнасилую своей тростью, и буду делать это до тех пор, пока ты не склонишься к моим ногам. Я тебя сломаю, Рики. И когда ты падешь на колени, чтобы молить о милосердии, даже тогда я не остановлюсь, пока каждая клеточка твоего тела не будет горько сожалеть о твоей непокорности.
Ясон крайне редко позволял себе открыто проявлять столь сильные эмоции — он умел держать себя в руках независимо от обстоятельств. Но гнев продолжал кипеть в его сердце, а теперь блонди еще и возбудился сверх меры, получая неописуемое наслаждение от того, что принуждал к близости своего пета, скованного цепями, покорного и беззащитного. Было удивительно приятно удерживать его силой, закрывать ему рот, чтобы заглушить крики, шептать ему в ухо угрозы и всем телом чувствовать, как монгрел трепещет от страха. Внутри пета сегодня было невероятно, почти до боли, тесно; его неподготовленный, узкий вход, взломанный жестоким вторжением, придавал ощущениям запредельную остроту.
Впервые в жизни Рики так отчаянно робел перед хозяином. Он еще никогда не испытывал ничего подобного: грубое насилие и леденящие кровь угрозы вселили в него больший ужас, чем удары трости. Слова Ясона повергали в трепет и в то же время завораживали, отзываясь эхом в темных глубинах его души, зачарованной властным обаянием блонди. Приказы хозяина вызывали безотчетное желание покориться его воле, и монгрел хотел быть покорным, чтобы угодить Ясону — хотя сам не понимал почему. Эта сторона хозяина, как ни странно, казалась ему необыкновенно сексуальной, хотя в тот момент он был слишком испуган, чтобы возбудиться по-настоящему. Дрожащий от избытка чувств голос, вспышки гнева, безудержное насилие — все это необъяснимо кружило голову и притягивало, как магнит. В то же самое время этот Ясон Минк казался далеким, недоступным, словно какой-то совершенно незнакомый хозяин-блонди.
Дыхание Ясона участилось, и Рики понял, что разрядка вот-вот наступит; хозяин кончил, хватая ртом воздух и содрогаясь всем телом. Он скатился со своего пета, вернул спинки кресел в вертикальное положение и бросил монгрелу кусок ткани.
— Вытрись, — приказал он.
Рики не шевелился, глотая слезы
— Ясон, пожалуйста! Неужели ты никак не можешь меня простить? У меня от тебя… мороз по коже. Я сожалею, что ослушался. Знаю, это было глупо. Но, когда ты такой, это просто невыносимо. Даже не смотришь на меня. Как будто прошлая ночь… и все другие ночи… словно их никогда и не было, не было ничего… между нами. Я, на хрен, рехнусь от мысли, что я… теперь для тебя… совсем никто. Что ты дальше сделаешь — продашь меня?
Услышав эти слова, блонди обернулся и посмотрел на своего пета. Выражение его лица смягчилось, весь гнев куда-то испарился, и в этот момент Рики понял, что хозяин его простил.
— Рики, — вздохнул Ясон. — Иди-ка сюда, пет.
Монгрел подобрался к блонди поближе и скользнул в его объятия. Хозяин погладил его по щеке.