Улан Далай

Два человека, оба в бурках, вырисовывались на фоне неба словно черные изваяния. Во всей дивизии бурки были только у Хомутникова и Раабя. Войлок на хорошей бурке такой плотный, что и от пули, и от сабельного удара, да и от мелких осколков защитит. И от холода она хороша, и от перегрева. Остальные могли только завидовать такой амуниции.

Чагдар вдруг вспомнил сон. Бурка… Убитый майор… немцы накрыли его буркой… Неужели он видел будущую смерть Раабя? В желудке опять стало нехорошо, но блевать было уже нечем.

Чагдар спешился, извлек из-за пазухи влажный от пота конверт.

– Разрешите обратиться, товарищ замком? – козырнул Чагдар Хомутникову, старшему по званию. – Привез пакет из корпуса!

Хомутников опустил бинокль, протер глаза, словно не веря, что перед ним Чагдар собственной персоной.

– Как же ты… Туда-сюда за полсуток! Под такой бомбежкой! Герой! Да за этот марш-бросок тебе орден полагается! Уцелеем сегодня – напишу представление!

Быстро взломал сургучную печать, прочитал, передал Раабю.

– Эх, нам бы этот приказ да на сутки раньше. Сколько народу вчера положили! – горько воскликнул начштаба, махнув рукой на окопы. – Под завязку! Не думали, когда рыли, что готовим для своих братские могилы. Только закопать-то теперь не успеем.

Из окопов несло омерзительно – сладким запахом разлагавшихся на жаре тел. Навозные мухи, деловито жужжа, змейками вились над трупами. Мухи, черви да крысы – вот кому война в прибыль.

– Приказ посылали уже дважды, – пояснил Чагдар. – Но не довозили.

– Связь у нас хромает на обе ноги, – зло процедил Хомутников. – Они бы еще в Сибири штаб разместили.

– На словах просили передать, что отходить нужно сегодня же, – добавил Чагдар. – Прорвались немцы и выше, и ниже по течению на этот берег.

– Видим, не слепые, – Раабь указал на свою планшетку. – И смех и грех. Вчера румыны в женских платьях на подводах Дон форсировали. Вроде как на базар бабы едут. Какой базар в зоне боев?! Идиоты!

– Теперь нужно выйти отсюда с минимальными потерями, – поставил задачу Хомутников, – и штаб передислоцировать. Приказ сейчас перешлю комдиву. Вы оба выдвигайтесь в Ажинов, проследите, чтобы вывезли документы и знамена, а я тут распоряжусь.

Он порывисто обнял Чагдара:

– Не прощаюсь, свидимся еще. Мы с тобой живучие.

В Ажинов Чагдар и начштаба скакали раздельно, под прикрытием лесополосы, соединявшей два хутора. Разрывы ухали уже и спереди, и сзади, и справа, и слева. Немецкая артиллерия укладывала снаряды, как швейная машинка стежки: кучно, точно, споро. С восточной окраины хутора, от ветряной мельницы прицельно отвечали дивизионные пушки и минометы. Их расположили в огородах, подальше от домов, чтобы сохранить жизнь и жилье не успевшим эвакуироваться женщинам и детям. Но в Ажинове уже начинался пожар. Мельничные лопасти раздували во все стороны пепел и дым. Видимая издалека стоящая на пригорке хуторская церковь плевалась пулеметным огнем из пробитых в толстых стенах амбразур. Значит, немцы уже пошли в полевое наступление, и с разных сторон. Но их Чагдару не было видно, обзор заслоняли деревья.

Чагдар тревожился за старшего брата. Очир оставался в Ажинове при лошадях. Кони спецэскадрона стояли за хутором, в выкопанных в человеческий рост и обнесенных плетнями капонирах, чтобы животные не видели, что творится вокруг. Очир там, с ними, в помощь коноводам и ветврачу.

Вчера, перед тем как отправиться с заданием в штаб корпуса, Чагдар зашел к брату попрощаться. Куда направлялся – не сказал, военная тайна есть военная тайна. За день до этого, как раз после сброса немецких листовок, пропал напарник Чагдара, писарь штаба Дорджи Арбаков. Тела нигде не нашли. В штаб вызывали его старшего брата Басанга, командира сабельного взвода, бойца храброго и надежного, но тот ничего прояснить не смог. Начштаба заподозрил самое худшее, однако рапорта подавать не стал, что и понятно – сам бы пошел под трибунал вместо пропавшего.

За недолгие девять дней, прикрывая отступление, бойцы дивизии насмотрелись всякого. Политруки опасались, как бы в общей панике не побросали солдаты оружия, не дезертировали. Калмыков призывали не опозорить свой улус – вот где чувство клановой принадлежности пригодилось. Массово и спешно в перерывах между боями принимали солдат всех национальностей в партию и комсомол. Но число пропавших без вести было слишком велико, чтобы все списать на утонувших.