Улан Далай

Подняться на колокольню он не успел. Небо загудело. Тяжелые бомбардировщики ползли низко прямо на Ажинов. Затрещал счетверенный зенитный пулемет, пытаясь их достать. Самолеты тут же взмыли в синеву. Штабисты привычно и споро рассредоточились по окопам и щелям. Заярный в укрытие не полез, направил своего коня на восточную окраину. Яростный человек комиссар! Бескомпромиссный во всем: большом и малом. И всюду – личным примером. Сначала, правда, показался Чагдару сухарем и формалистом, но хладнокровие и отвага его в боевой обстановке восхищали и были достойны подражания. Уж он, наверное, не стал бы икать при виде неразорвавшейся мины… Чагдар проводил военкома взглядом, отвязал Жухрая от коновязи – так больше шансов для коня выжить – и нырнул в укрытие.

У-у-у-ум – земляные стены окопа застонали и задрожали, с бруствера полетели комья жирного чернозема. «Омаань ведняхн!» – строки мантры крутились в голове как заевшая пластинка. Сегодняшний день – плюс в его карму. Доставил приказ – помог сотням людей спастись от верной гибели. Отработал голодные смерти 1933-го. Омаань ведняхн… И мина не взорвалась.

Ых! – охнула земля и осыпалась в окоп, горячая и сухая, сбила пилотку, надавила на плечи. Бомба пришлась где-то очень близко. Только бы не завалило, не погребло заживо. Ы-ых-х! Видно, разозлились фашисты, раз выпустили «хейнкели», несущие на внешних держателях бомбы весом в тонну.

«Бились они до того, что исчезла гора, бились они до того, что горою стала долина, бились они до того, что начисто высохло море, бились они до того, что пустыня стала морем глубоким, бились они до того, что в мелкие-мелкие щепки леса обратились и рощи», – пел отец в клубе на станции Зимовники, и не представлял тогда Чагдар, что грядущие сражения будут столь же разрушительными, как и эпические. Он вспомнил, что обещал детям окончание войны к осени. Какая беспочвенная наивность! Но ведь так писали в газетах…

За три последних месяца фронт ушел в глубь страны на 500 километров. До родного хутора – 100 с небольшим. И немцы будут там – у Чагдара уже не оставалось сомнений. Силы действительно неравны. Неужели Очир окажется прав? Неужели идея, на воплощение которой он, Чагдар, положил всю свою жизнь, умрет под пято́й фашизма, и его дети станут рабами?

Он вспомнил немецких колонистов, которых выселяли во время германской, и их потомков, которых в 1941-м отправили из образцовых колхозов куда-то в Сибирь. «Наши» немцы – вполне себе люди. И мельница, подбитая сегодня фашистами, скорее всего, их постройки… Смешались в голове Чагдара хорошие и плохие немцы.

Гул исчез – самолеты отбомбились и улетели. Чагдар выглянул из укрытия. От главного оплота обороны – рыжей церкви – остались две боковые стены, правый придел и огрызок алтаря. Безмятежные лики апостолов взирали на завалы обожженного кирпича, бывшие сводом и колокольней всего лишь полчаса назад. Чагдар поискал того святого, что с ключами. Вон он, Петр, на месте. Там же, где и в его сне. Примет ли он в рай наблюдателя с колокольни, чьи сапоги торчат из кирпичного крошева? Знатные сапоги, трофейные, наградные. Неделю всего лишь поносил.

Окрестные домишки перекосило, стекла повылетали вместе с рамами, блестят осколками в палисадниках среди поломанных мальв. У школы, где находился штаб, обрушился угол крыши. Как раз там, где стояли сейфы со знаменами и секретными документами. От гари, дыма и пыли Чагдар задохнулся, забился в кашле. Согнувшись пополам, хрипя и отплевываясь, побрел к завалу.

Из-за угла навстречу ему выскочил Жухрай. За ним бежал техник-интендант из тылового отдела, один из тех штабных, кого Чагдар откровенно презирал за крысятничество и лизоблюдство. Он и внешностью напоминал крысу: маленький, юркий, остроносый, с торчащими жесткими усами. Интендант пытался поймать Жухрая за поводья, но безуспешно.

– Эй, это мой конь! – прохрипел Чагдар.

– Чего это твой? Не было у тебя такого! – огрызнулся снабженец.

Он схватился рукой за стремя, потянул на себя. Жухрай тут же лягнул его задним копытом. Интендант ойкнул, отпустил стремя. Чагдар потрепал жеребца по холке, успокаивая.

– Черт, на чем же теперь выбираться? – застонал интендант. – Последний грузовик уже всклинь забит.

Люди в кузове и в самом деле стояли плечом к плечу. Вокруг суетились те, кому места не досталось, призывали:

– Братцы-товарищи, потеснитесь!

– Да некуда уже, – уверяли счастливчики. – Ребра в борта упираются, едва дышим!

Чагдар подъехал к кабине водителя. За рулем сидел шофер Хомутникова Сетя Сармуткин.

– Сетя! Знамена в машине?

– Пока нет, но будут, – он кивком указал вперед.

Прямо на грузовик мчался, стреляя в воздух, майор Раабь. Бурка на нем дымилась, на закопченном лице яростно сверкали белки глаз.

– Шулмус, да и только! – восхищенно произнес Сармуткин. – В огне не горит…

– Всем слезть! – кричал Раабь, размахивая пистолетом. – Разобрать завал, сейфы погрузить!

В кузове ни один не двинулся с места.

– Я вас всех, сволочей, сейчас уложу!