Улан Далай

Чагдар зажмурился. Иван Семенович взял его за плечо, провел несколько шагов, потом скрипнула дверь, и Чагдар оказался в помещении, где стоял гомон голосов и невозможно вкусный хлебный дух.

– Открывай глаза!

Чагдар разлепил веки и снова зажмурился, потому что глаза разбежались. Никогда в жизни не видел он столько разного хлеба. Круглый, квадратный, продолговатый, овальный – буханки и булки занимали солидные деревянные, похожие на библиотечные, шкафы. С крючков между шкафами свисали многоярусные бусы сушек и баранок. А на прилавке под стеклом тесными рядами были выложены пироги, пирожки, печенья и какие-то совсем неизвестные лакомства.

– Вот тут и перекусим! – наслаждаясь произведенным впечатлением, предложил Иван Семенович. – Угощаю! Тут пирожки можно брать с чем хочешь: качество всегда – высший сорт. Как до революции! Я еще когда мальчишкой был, бегал сюда.

Пирожки они умяли прямо в булочной, облокотившись на узкий деревянный поручень у окна. Вдоль улицы тренькали трамваи, извозчики петляли как пьяные, стараясь не попадать колесами в выбоины, сердито гудя клаксонами, катили казенные машины, за их дверцы бесстыдно цеплялись велосипедисты. На здании напротив развевались красные флаги, ветерок натягивал кумачовый лозунг «Кто не работает, тот не ест!». Иногда вид перекрывали нищие, толкавшиеся перед окнами булочной в надежде поживиться кусочком от щедрот состоятельных покупателей.

Пирожки оказались сытные, Чагдар тут же осоловел. Ноги стали тяжелыми, как будто к каждой привязали по булыжнику, выбитому из щербатого тротуара. Глаза уже не хотели смотреть по сторонам. Чагдар досадовал на себя: он так хотел увидеть столицу, и до ночи еще далеко, а он уже клюет носом.

– А вот это Елисеевский магазин! – показал Иван Семенович пальцем в большущее стекло, за которым громоздились пирамиды консервных банок, ряды ярких коробок и батареи пузатых бутылок. – Сюда тебе, пожалуй, нельзя. Еще в обморок упадешь от избытка еды. Сейчас на квартиру поедем. Ездил когда на трамвае?

Чагдар помотал головой. Трамвай – интересный транспорт. Похож на обрубок пассажирского поезда, перегоны короткие, но качает из стороны в сторону сильнее. Люди входят и выходят, деньги платят женщине с сумкой на животе. А кто хочет проехать бесплатно – цепляется сзади, мальчишки в основном. Иван Семенович назвал их зайцами. Почему зайцы, а не воробьи, например?

Трамвай громыхал, качался, ускорялся, со скрежетом тормозил, а Чагдар, сидя у окна, силился не заснуть под журчащий несмолкаемым потоком рассказ Ивана Семеновича про завод «Дукс», на котором он работал до революции, собирая сначала автомобили, а потом и аэропланы.

– А что же вы оттуда ушли? – поинтересовался Чагдар.

– Так сразу после революции завод бесхозным остался. Я в шоферы подался – автомобилем уже умел управлять. Так в наркомат и пристроился. А потом вот в дипкурьеры продвинули. – Иван Семенович понизил голос: – Рабочее происхождении большие преимущества теперь дает. И инородческое тоже. Так что ты, брат, не тушуйся! Знай свои права. Помнишь «Интернационал»? Кто был ничем, тот станет всем! Так-то!

Чагдар подумал, что стать шофером или летчиком, а уж тем более рабочим, ему теперь не даст рука; и по военной линии он продвигаться не может, даже честь отдать толком не получится; надо будет искать что-то умственное или руководящее…

С трамвая сошли в какой-то зеленой местности. Затейливые особняки, между ними – большие пространства, не то что на Тверской, где дом к дому лепится. Бывшие буржуйские дачи, теперь переданные под заселение, объяснил Иван Семенович.

Когда дошли до нужного дома, Чагдар глазам своим не поверил. Деревянное строение – точь-в-точь многоярусный хурул с пристроенным к правому боку добротным купеческим пятистенком. Окна на трех этажах башенной части были необычные, как треугольники со срезанным верхом. А с левого бока на второй этаж вела гнутая лестница с округлой ажурной верандочкой, прилепленной к углу, словно ласточкино гнездо.

– Что, похоже на сказочный терем? – с потаенной гордостью спросил Иван Семенович.

– На калмыцкую церковь сильно смахивает, – признался Чагдар.

– Каких трудов мне стоило выхлопотать тут комнату! – признался Иван Семенович. – Да еще с отдельным входом! Михална, – постучал он в окно, – вещички мои у тебя?

На стук выглянула немолодая худенькая женщина в выцветшем, когда-то синем платье из набивного ситца в невзрачный цветочек. Похожее платье было у матери, давно-давно, еще до германской. Тоже выцветшее, тоже с мелкой рябью белых цветов.

– А, Ванька! Вернулся, залетный! – поприветствовала Михална Ивана Семеновича. – Что, заморского гостя с собой привез?

– Свой человек. С Дону. Красный казак, – отрекомендовал Иван Семенович, – у Буденного воевал. Слыхала про такого?

Михална с сомнением разглядывала Чагдара.

– Слышала недавно. Нам тут громкоговоритель на углу установили. И песни все время крутят. «Веди, Буденный, нас смелее в бой, пусть гром гремит, пускай пожар кругом, пожар кругом», – вдруг запела она.