Ульфхеднар (СИ)

— Солнце волчье, — непонятно ответил Кай, выскользнул из вороха шкур, ослепив Сэхунна медовой наготой до громкого тяжкого перестука в груди, и воткался в тени у полога, стремительным потоком влился, чтобы пропасть без следа.

Сэхунн зажмурился и натянул шкуры на голову, прячась от своего же смущения, лучиков ранних да окриков старших, что гоняли молодняк на первый урок на речном песочке.

Снедали все уже разрумянившиеся, и молодняк старался держаться поодаль от вернувшихся из боя. Сэхунн смех сдержал чудом, когда детский руку отдёрнул и едва не опрокинул кубок с водой. Сэхунн был воды родниковой прозрачней — его всю ночь волк хранил от нечисти.

— Надумал что? — спросил Лейф хёвдинг, когда на «Вороне» снасти проверяли да стрелы складывали. — Завтра уж пора будет. Пойдёшь к венду?

И разом схлынули все мысли, легко вдруг стало и невесомо, словно якорь невидимый Сэхунн потерял. Кивнул без раздумий.

— А пойду. Вот только кто знает, одолею ли испытания. Если нет, он и сам не возьмёт.

— Возьмёт, — возразил отец, жестом показав, куда сундук со стрелами подевать. — Я так разумею, ему надо лишь, чтоб посвящение ты одолел. Ты уже воин.

— Однорукий, ага, — фыркнул Сэхунн, вмиг посмурнев. — Потому пойду как все. Или нет…

Сэхунн умолк, уставившись на Кая — тот вспрыгнул ловко на подсохшую лопасть, куницей по веслу поднятому пробежал и соскочил на палубу с звериной мягкостью. Бровью смоляной повёл и Лейфу кивнул. Волчьими глазами по сэхуннову лицу мазнул.

— Завтра на испытание собирается, — не стал отец лукавить и выдал как есть. Кай на Сэхунна снова покосился.

— Последнего будет довольно.

— Ну нет. Или как все, или не пойду, — упёрся Сэхунн. — Я тебе, может, и надо, но если толку от меня мало будет, так и не уйду далеко. Не воин выбирает поход, а поход воина. Если не сдюжу, к чему тебе никчемный?

Взгляд Кая мигом свинцовой тяжестью Сэхунну на плечи навалился. Выпрямиться пришлось с усилием и голову вскинуть вышло не без труда, но Сэхунн управился.

— Приду как все, кто захотел идти в Море Мрака. Если сдюжу, пойду. Нет, останусь с отцом. По чести. И пусть не болтают, что ты взял меня в поход из милости, руку мою пожалев.

Глаза Кая потемнели и того пуще, но смолчал он. Только кивнул коротко да сразу на нос ушёл. Видно, чтобы на Сэхунна не смотреть и не загрызть упрямца неуступчивого при случае. А Сэхунн, упрямец неуступчивый, к Турину приткнулся да вызнавать принялся, что за испытания грозили всем, кто восхотел в хирд воеводы пойти.

— Тело, ум и дух, — пожал могучими плечами Турин и огладил ладонью заскорузлой седые косицы в бороде. — Всё одно, да везде свои пути, чтоб пытать отвагу, хитрость и стремление.

— А завтра что будет? — не унимался Сэхунн.

— Всё сразу. Валка будет. Нельзя, чтобы мелом забелили. Одёжу дадут чёрную, погонят ратиться набелённым деревянным оружьем, а потом будут смотреть, кого и куда мелом изгваздали. Раньше тех, кого хоть раз мелом мазнули, в хирд уже не брали, а сейчас глядят — лёгкая была бы рана или нет. Всех сразу погонят. Можно сам за себя, а можно и сговориться с кем. Сеча вольная. Тебе бы вот сговориться с кем лучше было б. Кто из ваших ещё пойдёт — с ними просись.

Из отцова хирда шли молодые. Рыжий Гарм тоже надумал. А в полдень Сэхунн вынюхал, что и Гинтас тоже шёл, хотя Гинтас давно собирался и два года кормился в крепости в учениках. О прошлый год не вышло, хотел попытать счастья в этом. Так Сэхунн и узнал, что Гинтас прошлым летом недужил — рысь порвала, вот и не хватило сил тогда.

— Толковый юнак, — усмехался в усы Турин и глядел на вёрткого Гинтаса с одобрением.

Сэхунн с Гармом и Гинтасом нарешали, что пойдут втроём. Гинтас будет жалить копьём, Гарм закрывать щитом, а Сэхунн с мечом в обороне да Гарму подмогой.

После Гинтас, подсобляя себе словами знакомыми да жестами, поведал, что к другому дню тем, у кого долгий волос, косицы заплетут, а у кого волос короток, тем повязки со шнурками дадут. Потом заголят всех, в глине вымажут да безоружными погонят лесом. От погони надо уйти, обмануть, оружие добыть и хоть одного из «врагов» если не уложить, то сильно поранить. Не по правде, конечно, а как в учении. Ещё и урок на смекалку задать могут каждому свой.

Но и это было не самым сложным. Гинтас сказал, что самое сложное — это последнее испытание перед посвящением.

Оказалось, в третий день всех прошедших первые два попросту запирали в каморах. Сидеть надобно было во тьме без еды и воды. А в каморах ничего — только стены да вымазанный глиной пол. И сказал Гинтас, что выпустят, если сам попросишься, но тогда посвящения не видать как своих ушей. Или выпустят, когда сами восхотят. И если своими ногами выйти да оружие в руках удержать — посвящению быть. А что за посвящение, про то никому никогда не сказывали — нельзя.

Вечером за столами горевали о тех, кому предстояло нарваться в испытании на самого воеводу Кая.

— Труба тогда, — проворчал Гард. — Его разве одолеешь? Ещё и в лесу-то? Как есть труба.