Улица милосердия

Ошибка была неоспорима, она уже вошла в анналы истории. Отцы-основатели, конечно, не изобрели рабство, но они его поощряли. Продемонстрировав фатальную недальновидность, они не усмотрели никаких негативных последствий в том, чтобы кораблями ввозить в страну захваченных людей из другой части света без всякой возможности отправить их обратно.

Если отцы-основатели и вправду были провидцами, они должны были бы задаться некоторыми вопросами.

Что будет, когда всем этим людям надоест пахать, как мулам, с перерывами на порки и побои; когда они решат, что не будут бесплатно возделывать ваши поля, собирать ваш хлопок и строить для вас вашу новую страну, на что в отсутствие систем орошения, газовых двигателей и даже простейших инсектицидов и инструментов уйдут столетия? М-м, отцы-основатели? Что тогда будет?

Виктор не винил черных, которые попали сюда не по своей воле. Их привезли силой, и теперь, хочешь не хочешь, но отделаться от них Америка уже не могла.

Радиостанция то появлялась, то пропадала в бодрых вспышках помех. Разглагольствуя о Второй поправке, Роджер из Бойсе, судя по всему, аж трусы намочил. По правде говоря, звучал Роджер из Бойсе как помешанный.

Пикап, пыхтя древним двигателем, взобрался на Саксонскую гору. На вершине стоял указатель: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОКРУГ САКСОН. Буквы за последние годы выцвели, прочитать указатель на скорости было невозможно. Он был олицетворением всего округа Саксон, места, которое уже давно никто не мог опознать. Отчетливо рассмотреть его можно было, лишь если ты знал, каким он когда-то был.

А может, буквы и не выцвели. Виктор не мог сказать наверняка. Врач из Вирджинии утверждал, что у него начинает сдавать зрение. «Брехня», – ответил он врачу, но в глубине души не удивился. В его возрасте жизнь представляла собой постоянно растущую череду физиологических унижений.

В конце концов, хоть зубы свои остались.

МИР ПОЛНИТСЯ ЗНАКАМИ.

В городке, в Бейкертоне, в это время было тихо. Там и в час пик делать было особо нечего.

Когда Виктор был мальчишкой, случилась подвижка: город ожил, а Двенадцатое шоссе в обе стороны заполонили машины. Теперь она ушла в далекое прошлое. Шахты закрылись целое поколение назад. Старое здание вокзала теперь функционировало как база пожарных-волонтеров. В отличие от большинства других зданий в городе, его хоть как-то использовали. На холме позади него стоял другой выцветший указатель: БЕЙКЕРТОНСКИЙ УГОЛЬ ОСВЕЩАЕТ ЗЕМЛЮ. В прежние времена краску на нем обновляли каждый год. Этот указатель был первым, что видели люди, въезжая в городок по железной дороге.

Он проехал мимо банка «Саксон Сэйвингз», который теперь с обеих сторон поджимали опустевшие витрины. На другой стороне улицы стоял старый мебельный магазин «Фридманс» – проклятое место, через которое в свое время прошла вереница прогоревших бизнесов: фруктовая лавка, церковь, свадебный салон. Недавно туда заехал новичок: ТАКСИДЕРМИЯ УГОЛЬНОГО КРАЯ, если верить самодельной вывеске.

В центре города за перекресток сражались два магазина: Главный долларовый и Долларовый аутлет. Тротуары пустые; мигающий желтый светофор регулирует отсутствующее движение.

Он проехал мимо закрытой заправки «Пеннц-ойл». Насосные колонки уже давно убрали, на их месте в земле зияли дыры. На одной из стен здания был нарисован мурал: силуэты мужчин в строительных касках. СУРОВЫЕ ВРЕМЕНА ПРОХОДЯТ, гласила надпись вопреки окружающим свидетельствам, СУРОВЫЕ ЛЮДИ ОСТАЮТСЯ.

Он прибавил газу на крутом подъеме. Двенадцатая дорога, петляя, тянулась вверх, брусчатка местами раскрошилась. Он свернул на новую объездную дорогу, проложенную газовой компанией, чтобы дать доступ буровым установкам. В конце старой дороги было шесть действующих скважин, которые пробурили на пике газового бума. Каждый месяц его сводный брат получал от газовой компании чек с роялти.

Он скользнул в узкий переулок. Пикап подпрыгивал, разбрасывая вокруг частички гравия. Где-то в глубине леса лаяли собаки. Дорога заканчивалась блокпостом: крепкими воротами на бетонных опорах, увенчанных камерами наблюдения. Ворота были увешаны табличками, которые он собственноручно нарисовал:

ВЫ ВТОРГЛИСЬ В ЧАСТНЫЕ ВЛАДЕНИЯ ПОЛНОПРАВНОГО ГРАЖДАНИНА

УЛЫБНИТЕСЬ, ВАС СНИМАЮТ!

Он припарковался на гравийном пятачке у дома. Позади стоял деревянный амбар с выцветшей надписью пятидесятилетней давности: ВИРГИНСКИЙ ЖЕВАТЕЛЬНЫЙ ТАБАК – ПОБАЛУЙТЕ СЕБЯ ЛУЧШИМ[16]. Он достал из бардачка «кольт» сорок пятого калибра, ДПН (для повседневного ношения). Опустив задний борт, достал из пикапа оставшиеся знаки и отнес их в амбар.

Внутри было темно, пахло краской и уайт-спиритом. Перед отъездом он навел там порядок: листы фанеры сложены аккуратной стопкой, банки с краской расставлены на необработанных деревянных полках, к стене прислонены с десяток новых, еще не просохших знаков.

КАЖДАЯ ЖИЗНЬ СВЯЩЕННА

Он сгрузил привезенные из Мэриленда остатки: три одинаковых знака «АМЕРИКАНСКАЯ РЕЗНЯ» плюс один с довольным младенцем, машущим из утробы.