Улица Светлячков

– Вести себя со мной так, будто я умираю. Я хочу, чтобы ты была… собой. Иначе я забуду, кто я есть. Договорились?

– Ладно, – тихо сказала Талли, пообещав Кейт единственное, что могла ей предложить, – себя. – Договорились. – Улыбка была вымученная, и обе они это понимали. Порой придется лгать – в их ситуации это неизбежно. – Тебе, разумеется, нужна будет моя помощь. Я была свидетелем решительно всех важных событий в твоей жизни. И у меня фотографическая память. Дар, никуда не денешься. Как и моя суперспособность делать макияж и осветлять волосы.

Кейт рассмеялась:

– Узнаю мою Талли.

Даже на обезболивающих уезжать из больницы оказалось трудно. Во-первых, кругом постоянно толпились люди: родители, дети, муж, дядя с тетей, брат, Талли. Во-вторых, это же сколько перемещений: из кровати в инвалидное кресло, из кресла в машину, из машины – к Джонни на руки.

Он пронес ее через весь их уютный, хорошенький домик на острове, который пах, как и прежде, ароматическими свечами и вчерашним ужином. Судя по всему, накануне Джонни готовил спагетти. Значит, завтра будут тако. Этим его кулинарные умения ограничивались. Кейт прижалась щекой к его мягкому шерстяному свитеру.

Что он будет им готовить, когда меня не станет?

От такой мысли она резко втянула ртом воздух, заставила себя медленно, понемногу выдохнуть. Да, порой будет больно жить дома, с семьей. В этом смысле, как ни странно, проще было бы доживать свой век в больничной палате, без этих бесконечных напоминаний.

Но важно не то, как проще. Важно провести столько времени с родными, сколько ей отпущено.

Все были дома, занятые каждый своим делом, точно солдаты в наряде. Мара повела близнецов в детскую – смотреть телевизор. Мама готовила запеканки впрок. Папа, наверное, стриг газон. Джонни с Кейт на руках и Талли втроем направились по коридору к гостевой спальне, которую переоборудовали к возвращению Кейт.

– Врачи не хотели тебя отпускать с больничной койки, – сказал Джонни, – так что и мне пришлось обзавестись парочкой. Будем в них как Рик и Люси[134].

– Точно. – Она попыталась изобразить небрежность, просто согласиться с тем, что оба они давно понимали – скоро ей станет трудно сидеть, а медицинская кровать поможет, но голос предательски дрогнул. – Т-ты стены покрасил? – спросила она. Она помнила эту комнату темно-красной, с белым бордюром и красно-синей мебелью, обстановка была непринужденная, почти пляжная: кругом антикварные безделушки и ракушки в стеклянных чашах. Теперь спальня стала бледно-зеленой, цвета свежего сельдерея, с розовыми акцентами. Повсюду висели семейные фотографии в белых керамических рамках.

Талли сделала шаг вперед.

– Вообще-то красила я.

– Что-то там про чары, – пояснил Джонни.

– Чакры, – поправила его Талли. – Бред, конечно… – она пожала плечами, – но у меня как-то была передача про это. Не повредит точно.

Джонни отнес Кейт на кровать и укутал одеялом.

– В ванной мы все для тебя устроили: поставили поручни, сиденье в душе и все остальное, что врачи посоветовали. Будет приходить сиделка из хосписа…

Кейт сама не заметила, как закрыла глаза. И вдруг поняла, что спит. По радио играли «Сладкие мечты», откуда-то издалека доносились голоса. А потом появился Джонни, он целовал ее, говорил, что она красавица, что нужно непременно куда-нибудь съездить вдвоем.

Вздрогнув, Кейт очнулась, открыла глаза. В спальне было уже темно – похоже, она проспала весь день. Рядом горела, источая запах эвкалипта, ароматическая свеча. Темнота успокоила ее, заставила на мгновение поверить, что в комнате никого нет.

И тут у противоположной стены шевельнулась тень. Послышался вздох.

Нажав на кнопку, Кейт поднялась в кровати до сидячего положения.

– Кто там? – сказала она.

– Привет, мам.

Как только глаза привыкли к темноте, она разглядела дочь, примостившуюся на стуле в углу. Мара казалась усталой, и все равно от ее красоты у Кейт в груди защемило. Теперь, вернувшись домой, она видела все и всех вокруг с невероятной ясностью, даже среди серой тьмы. Глядя на дочь, на детские заколочки, которые не давали длинным черным волосам упасть на лицо, она видела перед собой всю траекторию ее жизни – девочку, которой та была, девушку, которой стала, женщину, которой ей только предстояло стать.

– Привет, малышка. – Она улыбнулась, протянула руку, чтобы включить лампу. – Только ты ведь у меня уже не малышка, правда?

Мара поднялась и, заламывая руки, подошла к матери. Страх во взгляде перечеркивал взрослость ее красивого лица, снова превращал ее в десятилетнюю девочку.

Кейт попыталась угадать, что услышит. Она знала, как сильно Маре хотелось, чтобы все снова стало хорошо, но, увы, этому не бывать. Слова, которые они скажут друг другу сейчас, будут весить куда больше, чем прежде, надолго останутся в памяти. Такова уж жизнь. И смерть.

– Я себя по-свински с тобой вела, – сказала Мара.