Улица Светлячков

В ванной он усадил ее на унитаз, затем служил ей костылем, пока она умывалась и чистила зубы. Переодетая в пижаму, она уже падала от усталости. Опираясь на руку Джонни, она медленно заковыляла к кровати. Он подхватил ее на руки на полпути, отнес в постель, подоткнул одеяло.

– Не понимаю, как спать, когда ты не лежишь рядом, – сказала она.

– А я рядом. В паре метров. Если нужен – кричи.

Она тронула его лицо:

– Ты мне всегда нужен. Сам знаешь.

Его черты вдруг преломились, стало заметно, как тяжело далась ему болезнь жены. Он выглядел постаревшим.

– А ты нужна мне.

Наклонившись, он поцеловал ее в лоб.

Этого поцелуя она испугалась куда сильнее, чем следовало. В лоб целуют чужих и стариков. В отчаянии ухватившись за его руку, она сказала:

– Я не настолько хрупкая.

Медленно, не сводя с нее взгляда, Джонни прижался губами к ее губам, и всего на одно сияющее мгновение время остановилось и будущее исчезло. Остались только они – вдвоем. Когда поцелуй закончился, Кейт вздрогнула от холода.

Если бы только они могли сказать что-то друг другу – найти слова, которые облегчили бы предстоящее тяжелое путешествие.

– Спокойной ночи, Кейти, – сказал он наконец, отворачиваясь.

– Спокойной ночи, – прошептала она в ответ, глядя, как он укладывается на соседнюю кровать.

Глава тридцать шестая

Всю следующую неделю Кейт нежилась в лучах летнего солнца, просиживала дни напролет на пляже, завернутая в дорогие ее сердцу покрывала, торопливо строчила в тетради или болтала с детьми, с мужем, с Талли. Вечера неизменно бывали заняты разговорами. Лукас и Уильям умели рассказывать самые длинные и многословные истории на свете, над концовкой которых все всегда смеялись. Позже взрослые рассаживались у камина. Все чаще в своих разговорах они пускались в воспоминания о прошлом, о тех временах, когда были слишком молоды, чтобы понимать, насколько молоды, когда весь мир казался открытой книгой, а мечты усеивали ее страницы, точно ромашки – летний луг. Смешнее всего были попытки Талли заниматься домашними делами. Еда у нее без конца подгорала, а потом она часами ныла, что на их дурацком острове нет нормальной доставки из ресторанов; она вечно портила одежду при стирке и совершенно не могла запомнить, как управляться с пылесосом. Особенное удовольствие Кейт доставляли ее восклицания в таком роде:

– Блин, эти домашние дела какие-то очень уж сложные. Почему ты мне раньше не говорила? Немудрено, что ты пятнадцать лет подряд выглядела усталой.

При других обстоятельствах этот период мог бы стать лучшим в жизни Кейт. В кои-то веки она оказалась в центре внимания.

Но, как ни старались они притвориться, будто все нормально, их жизнь оставалась заляпанным окном, которое уже нельзя отмыть. Каждое событие, каждое мгновение несло на себе отпечаток болезни. И, как всегда, именно Кейт приходилось вести за собой родных, улыбаться за всех, за всех верить в лучшее. Они держались, пока держалась она – пока оставалась сильной и жизнерадостной. Так они могли болтать, смеяться, делать вид, что жизнь идет своим чередом.

Это страшно утомляло – без конца подбадривать всех вокруг, но разве у нее был выбор? Иногда, если силы заканчивались, она принимала побольше обезболивающих, сворачивалась калачиком на диване в объятиях Джонни и просто засыпала. А проснувшись, снова была готова зажигать всех своей улыбкой.

Особенно тяжело ей давались воскресные утра. Вот и сегодня собралась вся семья – мама, папа, Шон с девушкой, Талли, Джонни, Мара и близнецы. Все они по очереди что-нибудь рассказывали, так что разговор тек почти без пауз.

Кейт слушала, кивала, улыбалась, притворялась, что ест, хотя не чувствовала ничего, кроме тошноты и боли.

Первой заметила Талли. Передавая по кругу приготовленный миссис М. киш, она взглянула на Кейт и сказала:

– Выглядишь дерьмово.

Все согласились.

Кейт попыталась было отшутиться, но во рту пересохло, слова не шли.

Джонни подхватил ее на руки и отнес в спальню.

Оказавшись в своей постели, приняв очередную дозу лекарств, она подняла взгляд на мужа.

– Как она? – спросила Талли, заходя в комнату.

Они с Джонни стояли рядом, плечом к плечу, и Кейт, глядя на них, чувствовала такую огромную любовь к ним, что сердце готово было разорваться. Не обошлось и без нотки ревности, но ревность эта казалась уже родной, привычной, как сердцебиение.

– Я надеялась, что буду хорошо себя чувствовать и смогу поехать с вами по магазинам, – сказала Кейт. – Хотела помочь Маре выбрать платье на выпускной. Придется тебе, Талли. – Она попыталась улыбнуться. – Не слишком открытое, ладно? И по поводу туфель проследи. Мара считает, что ей пора носить огромные каблучищи, но я что-то не уверена… – Кейт нахмурилась: – Вы хоть меня слушаете?

Джонни с улыбкой повернулся к Талли:

– Ты что-то сказала?

Талли наигранно прижала руку к груди, всем своим видом выражая оскорбленную невинность, – ни дать ни взять Скарлетт О’Хара.

– Я? Ты же знаешь, как редко я говорю. Люди вечно жалуются, что я жуткая молчунья.

Кейт подняла кровать до сидячего положения.