Улица Светлячков

Талли вымолила на работе еще два дня отпуска, чтобы побыть с Кейт и ребенком в их первые дни дома. Когда она звонила начальнику, ей казалось, что это совершенно необходимо, что без ее помощи Кейт не обойдется.

Лишь теперь, через несколько часов после того, как Кейт и Мару выписали, она поняла, что ошибалась. Пользы от нее было как от сломанного микрофона. А вот миссис Маларки вихрем металась по дому, приносила Кейт еду, не дожидаясь просьбы, с неправдоподобной ловкостью меняла крошечные, размером с носовой платок, подгузники, учила дочь кормить грудью. Талли всегда считала, что матери умеют это по умолчанию, инстинктивно, – но, видимо, не все так просто.

А чем помогала сама Талли? Ну, иногда, если повезет, ей удавалось рассмешить Кейт, но чаще та лишь вздыхала, и на лице ее выражалась одновременно бесконечная любовь к младенцу и бесконечная усталость. Сейчас Кейт лежала в кровати, держа ребенка на руках.

– Разве она не красавица?

Талли взглянула на розовый сверток.

– Еще какая красавица.

Кейт, счастливо улыбаясь, погладила пухлую щечку.

– Ты поезжай обратно в Нью-Йорк, Талли, а? Я не обижусь, правда. Вернешься, когда я чуть оклемаюсь.

Талли отчаянно старалась скрыть облегчение.

– Если честно, меня уже заждались на работе. Они там без меня вообще не справляются.

Кейт понимающе улыбнулась.

– И я без тебя не справилась бы, ты же знаешь?

– Правда?

– Правда. А теперь поцелуй свою крестницу и езжай работать.

– Приеду уже на крещение.

Талли наклонилась и поцеловала сперва бархатную щечку Мары, затем лоб Кейт. Шепотом попрощавшись, она пошла к двери, и Кейт, казалось, тут же забыла о ее существовании.

В гостиной, в кресле у камина, сидел Джонни. На голове воронье гнездо, футболка надета задом наперед, носки на ногах явно никогда не состояли в родстве. В руках он держал бутылку пива – это в одиннадцать-то утра.

– Выглядишь жутко, – сообщила Талли, усаживаясь с ним рядом.

– Она прошлой ночью просыпалась каждый час. Я в Сальвадоре лучше спал. – Он сделал глоток из бутылки. – Но какая красивая, а?

– Просто невероятная.

– Кейти хочет переехать в пригород. Она внезапно поняла, что этот дом окружен водой, а ей непременно надо жить в какой-нибудь жопе мира, где можно печь кексы для благотворительных ярмарок и водить ребенка в гости к соседским детям. – Он скорчил мину. – Можешь себе представить, чтобы я жил в Беллвью или Киркланде среди всех этих яппи?

Самое забавное, что она вообще-то вполне могла себе такое представить.

– А что с работой?

– Возвращаюсь на KILO. Продюсером. На политику и мировые новости.

– Не слишком на тебя похоже.

Он, казалось, не ожидал такой реакции. В его глазах вспыхнули воспоминания – она разбередила память о прошлом.

– Мне тридцать пять, Тал. У меня жена и дочка. Придется искать счастье в других занятиях.

Талли не могла не отметить это слово – «придется».

– Но ты ведь обожаешь гонзо-журналистику. Тебя хлебом не корми, дай отправиться на войну, побегать от пуль по минным полям. Мы оба знаем, что ты просто так не успокоишься.

– Тебе только кажется, что ты меня знаешь, Талли. Не то чтобы мы когда-то были близки.

Ее внезапно кольнуло воспоминание, которое давно следовало стереть из памяти.

– Хотя ты и пытался.

– Пытался, – признал он.

– Кейти хочет, чтобы ты был счастлив. А на CNN ты был бы круче всех.

– В Атланте? – Он рассмеялся. – Когда-нибудь ты поймешь.

– Имеешь в виду, когда сама выйду замуж и рожу ребенка?

– Имею в виду, когда полюбишь кого-то по-настоящему. Люди от этого меняются.

– Меняются? Вот как ты? Хочешь сказать, я однажды рожу и захочу снова писать статьи для местной газетки в пригороде?

– Ну, для начала надо влюбиться.

Взгляд у Джонни сделался такой пронзительный, такой понимающий, что ей показалось, будто он видит ее насквозь. Не только она сохранила воспоминания об их общем прошлом.

Талли встала.

– Ладно, мне пора возвращаться на Манхэттен. Он никогда не спит и все такое, да ты в курсе.

Джонни поставил свое пиво на столик и тоже поднялся, сделал шаг к Талли.

– Поработай там и за меня тоже. Покажи миру настоящие новости.

В его голосе отчетливо звучала грусть – то ли сожаление о собственной непрожитой жизни, то ли жалость к Талли.

Она натянула на лицо улыбку.

– Обязательно.

Всего через две недели после возвращения Талли из Сиэтла внезапный снегопад полностью парализовал Манхэттен – по крайней мере, на несколько часов. Вечно забитые машинами улицы опустели, на тротуарах и проезжей части девственно-белым покровом лежал снег, Центральный парк казался рождественской открыткой.