Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Наиболее примечательным аспектом этого параллелизма является то, что смерть обоих персонажей, Dasein у Хайдеггера и Ивана Ильича у Толстого, проецируется на фоне существования «они». Обычно, считает Хайдеггер, мы не принадлежим себе: мы живем в состоянии отчуждения. Мы думаем так, как думают «они», одеваемся так, как одеваются «они», да и вообще, мы живем так, как это делают «они»[121]. Dasein, пишет Хайдеггер, «как повседневное бытие с другими оказывается на посылках у других». Собственно говоря, Dasein не «само есть, другие отняли у него бытие. Прихоть других распоряжается повседневными бытийными возможностями присутствия [Dasein]». Dasein — игрушка для «они», а поэтому не принадлежит себе. «Человек сам принадлежит к другим и упрочивает их власть». В данном случае «другие» представляют собой аморфную массу, безликую, безымянную сущность. Напрасно обращать к «другим» вопрос о том, кто они: «Их, кто не этот и не тот, не сам человек [man selbst] и не некоторые [einige] и не сумма всех. „Кто“ тут неизвестного рода, люди [das Man]». «Они» в конечном итоге — это и любой, и никто одновременно. Бесконечное число раз можно имитировать и подменять «они». Если кто-то из этой группы исчезнет, другой моментально займет его место. При этом никто не заметит разницы, потому что ее не существует: «Каждый „другой“ похож на предыдущего». То, что «они» можно заменить, не значит бессилия данного понятия. Его сила огромна и кроется как раз в его бесконечной тиражируемости. Как пишет Хайдеггер, «в этой незаметности и неустановимости люди развертывают свою собственную диктатуру»[122]. Одной из важнейших функций «они» является выработка норм, правил и стандартов вкуса. Если вы хотите жить в обществе, то должны вести себя так, как говорят «они», тем самым позволяя им проникать в вашу жизнь.

Вот в этой усредненной «они»-повседневности существует Dasein. И так же свою жизнь прожил Иван Ильич. Действительно, по мнению Толстого, в этом заключается одна из самых важных «отличительных» черт Ивана: «У него с самых молодых лет было то, что он, как муха к свету, тянулся к наивысше поставленным в свете людям». Всегда стремясь угодить, он «усваивал себе их приемы, их взгляды на жизнь». В повести «они» представлены «наивысше поставленными в свете людьми», которые, естественно, остаются безымянными и безликими, но оказывают неизгладимое влияние на таких, как Иван Ильич. Толстой анализирует процесс изменения сознания своего героя по мере того, как тот занимается самотрансформацией под влиянием «они». Мы видим, как любые естественные добрые побуждения, которые Иван Ильич мог иметь, постепенно заменяются тем, что «они» провозглашали желательным. Будучи в старших классах, например, Иван совершал «поступки, которые прежде представлялись ему большими гадостями и внушали ему отвращение к самому себе в то время, как он совершал их». Однако «впоследствии, увидав, что поступки эти были совершаемы и высоко стоящими людьми и не считались ими дурными, он не то, что признал их хорошими, но совершенно забыл их и нисколько не огорчался воспоминаниями о них»[123].

Пока Иван Ильич ведет себя в соответствии с нормами, установленными «они», ему нечего бояться. Действительно, такое поведение только увеличивает его социальную «респектабельность». «Они» — великодушный хозяин, и соответствие его правилам приносит достойное вознаграждение. Позднее, став чиновником особых поручений губернатора, Иван Ильич приобщается к «попойкам с приезжими флигель-адъютантами» и к поездкам «в дальнюю улицу после ужина». Было также и «подслуживанье начальнику и даже жене начальника». Однако это «носило на себе такой высокий тон порядочности, что все это не могло быть называемо дурными словами»[124]. Уважение общества — та награда, которую «они» всегда с щедростью раздают.

Порой допускаются даже случайные акты неповиновения, если при этом не выбиваться из общего русла, установленного «они». В самом деле, при условии, что получено одобрение со стороны высшего начальства, небольшие разногласия идут на пользу как властям, так и несогласным. Это делает первых более легитимными в глазах общества, а вторых — менее трусливыми в их собственных. В какой-то момент, например, Иван Ильич «поставил себя в некотором достойном отдалении от губернских властей» и «принял тон легкого недовольства правительством»[125]. Все это очень трогательно! Dasein Хайдеггера не желал бы ничего большего: «Мы и отшатываемся от „толпы“, как люди отшатываются; мы находим „возмутительным“, что люди находят возмутительным»[126]. Однако расстояние, на котором Иван Ильич и Dasein находятся от «они», ни на дюйм не больше той дистанции до иллюзорной свободы, которую «они» установили им в этой игре.