Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Тем не менее, видимо, наступил момент, когда Бруно понял, что такая тактика никуда не приведет. Беллармин был не тем человеком, которого можно легко обмануть. В конце концов, как я уже упоминал, проницательный главный инквизитор выдвинул ряд конкретных пунктов, от которых Бруно должен был либо отречься, либо понести соответствующее наказание. Вероятно, сыграл свою роль также психологический фактор: Бруно был очень гордым человеком, который не испытывал к церковным богословам и священнослужителям ничего, кроме презрения, и считал их asini pedanti (педантами-ослами). Он никого не щадил, всех высмеивал, он был лучше всех. Например, в работе La Cena delle ceneri (1584) он превратил самого Коперника в плохо обученного солдата, одного из тех «деревенских жителей, которые сообщают об обстоятельствах и событиях сражения отсутствующему командиру»[211]. И, как вы уже догадались, командиром, занятым делами в другом месте, является сам Джордано Бруно. В той же книге он рисует себя тем, кого несет его крылатый гений, кто «нашел способ подняться в небо, прочертить окружность звезд и оставить за спиной выпуклую поверхность небосвода»[212]. Бруно, мягко говоря, не отличался особо скромностью. Своим «необычным стилем, смесью магии, философии и поэзии»[213] Бруно без колебаний изображает себя новым Мессией, полубогом и thaumaturgos, создателем нового духовного мира: «Светом своих чувств и разума он открыл обители истины… он обнажил сокрытую и завуалированную природу, он подарил глаза кротам и свет слепым; он высвободил язык немых… укрепил хромых»[214]. И вот теперь он здесь, в заточении, униженный, вынужденный льстить и вступать в дискуссию с asini pedanti. Где-то в начале 1599 года Бруно радикально изменил тактику: он недвусмысленно заявил своим обвинителям, что у них нет полномочий судить его. И это в значительной степени решило его судьбу.

Прекратив вести переговоры с инквизиторами, Бруно начал работать над собственным ореолом мученичества: вместо того чтобы отречься от своих взглядов, теперь он умрет, по его выражению, martire e volentieri (как мученик и с удовольствием). При всей своей ненависти к Иисусу Христу (находясь в венецианской тюрьме, он посылал в Его адрес непристойные проклятия) готовящийся к смерти Бруно обнаруживал все больше и больше сходства с Назарянином. «В тюрьме Священной канцелярии, — пишет Ингрид Роуланд, — Джордано Бруно нашел свой Гефсиманский сад»[215]. Вообразив себя в своем философском творчестве своего рода божеством, Бруно теперь должен был умереть как бог.

Как и положено божеству, находящемуся в ожидании, Бруно во время процесса в основном молчал. В ожидании апофеоза вы не устраиваете сцен. Каспар Шоппе, очевидец процесса и казни Бруно, описал происходившее в письме к другу так:

Бруно ввели в зал инквизиции; там, стоя на коленях, он слушал приговор, который объявил его виновным. Приговор содержал описание его жизни, его исследований и его учения… После того как приговор был зачитан, он ответил всего несколькими грозными словами: «Без сомнений, вы боитесь зачитывать это обвинение больше, чем я его слушать»[216].

27 февраля 1600 года стало апофеозом всего. Как и положено для того, кто не только писал пьесы, но и был склонен воспринимать весь мир как разворачивающуюся театральную постановку[217], место сожжения располагалось перед театром. В том же письме Шоппе рассказывает другу, что Джордано Бруно был «сожжен заживо, находясь в сознании» в Кампо деи Фиори, «публично, перед театром Помпея». Когда его привели к столбу, Бруно достаточно красноречиво распрощался с религией, которая осудила его: когда «ему поднесли изображение распятого Христа, он отвернулся, с выражением полного презрения». Пока все еще можете отвернуться от чего-то, вы обладаете полнотой необходимой свободы.