Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Решив переступить черту, Паточка точно знал, что он делает: он шел по стопам Сократа. Это означало открытое противостояние режиму, политические преследования и смерть, подобную смерти Сократа[228]. Это был экзистенциальный, политически окрашенный жест, теоретические основы которого были заложены в тот момент, когда Паточка сделал свои философские идеи частью «сократовского наследия». Гражданская позиция Паточки, как и у Сократа, не только соответствовала его философским взглядам, но представляла их кульминацию и неотвратимый конец[229]. Как Сократу пришлось открыто излагать собственные взгляды в суде, чтобы не оказаться предателем своей философской мысли, также и Паточке необходимо было принять участие в Хартии 77, чтобы доказать — себе, своим ученикам, всем, — что к его философствованию стоит относиться серьезно. Не сделай философ этого, он никогда не смог бы сказать, что его теории «работают». В самом деле, бездействие «лишило бы законной силы» его идеи: если философия не может ничего сделать конкретного, чтобы остановить варварство, она не имеет права теоретизировать против него[230]. Поэтому, сделав то, что он сделал, Паточка, по словам Пола Рикера, стал «самым сократическим из современных философов»[231]. Восприняв сократовское понимание миссии философа, Паточка обеспечил себе сократовскую кончину[232].

Однако политическая карьера Паточки не закончилась с его смертью. После смерти философ стал политически еще более опасным, чем при жизни, что подтвердили внушительные полицейские силы, окружавшие тех, кто присутствовал на его похоронах. Явное присутствие полиции означало, что смерть Паточки имела политическое измерение и что его тело, безжизненное на тот момент, несло важную весть. Теперь власти вынуждены были признать, что их победа над Паточкой была недолгой: мертвый Паточка был намного сильнее, красноречивее и даже опаснее Паточки живого. У них была власть превратить его в труп, но теперь, загадочным образом, труп поднимается и смеется над ними. Они приложили все усилия, чтобы саботировать посмертную политическую жизнь Паточки: «Полицейские снимали на камеры и фотографировали всех присутствовавших, даже на кладбище. Служба была прервана, и похоронная речь священника потонула в шуме военного вертолета, кружившего над головами, а также в тяжелом реве полицейских мотоциклов на ближайшей гоночной трассе»[233]. Но их усилия были напрасны: мертвец в конце концов победил их.

* * *

Итак, я рассмотрел смерть трех философов — Гипатии, Джордано Бруно и Паточки — главным образом и в первую очередь с позиции стороннего наблюдателя. Внешняя сторона стала еще более удаленной, потому что эти мученики-философы не оставили ни текстов, ни других личных свидетельств, из которых можно было бы узнать, как они справились с неизбежностью своего уничтожения. Наш взгляд неминуемо задерживается на зрелище их сокрушительного конца. Мы стремимся понять их, исследуя «работу» умирающих тел в окружавшем их мире. Однако все эти философы-мученики попали в такую ситуацию потому, что сделали определенный выбор. Давайте более подробно рассмотрим этот выбор.

Избирая смерть

Во-первых, такой выбор включает в себя переход на ранних этапах творчества к определенному типу интеллектуального и этического существования. Затем, позже, иногда намного позже, такие философы оказываются в какой-то момент своей жизни в критической ситуации, когда им приходится выбирать между двумя совершенно разными возможностями: либо они откажутся от своих взглядов, «исправят свои пути» и покаются, либо им придется умереть. Первое не всегда означает свободную жизнь, но последнее всегда означает смерть. В конечном счете то, с чем мы здесь сталкиваемся, — выбор смерти.

Чтобы понять смысл такого выбора, полезно взглянуть на Кирилова, героя-самоубийцу из «Бесов» Достоевского. Общепризнано, что Кирилова никогда не существовало в реальности, но это не мешает ему быть великим философом. Его часто называют сумасшедшим, но это далеко не так. Кирилов — глубокий мыслитель, который внес важный вклад в понимание того, что значит умереть. Одна из его самых глубоких мыслей заключается в том, что наш страх смерти связан с опытом священного. Такое понимание, исходящее от атеиста, высказано не без иронии, но это делает точку зрения Кирилова еще значимее. Под «священным» в данном случае понимается определенный тип человеческого опыта и его качество. Если быть еще точнее, это означает самотрансцендирование. Независимо от того, верите ли вы в Бога или нет, утверждает Кирилов, когда вам удалось убить страх смерти, вы переступили важный онтологический порог. В определенном смысле вы перестаете быть простым человеком. То, что связывает нас с землей, что удерживает нас в состоянии экзистенциальной зависимости, — это не какая-то внешняя сила, а нечто, что мы носим в себе: наш собственный страх смерти. Если бы нам удалось избавиться от него, мы бы одновременно смогли превзойти человеческую природу. Кирилов говорит: