Унесенный

Гордеев давно догадывался об этой истине. В молодости со щенячьим восторгом прочитал свои мысли у Анри Бергсона и Льва Толстого. «Мы никогда не достигли бы прошлого, если не были в нем расположены» (А. Бергсон), то есть прошлое, настоящее и будущее – всегда настоящее, пока человек жив. «Время есть то, что ограничивает меня, отделяя меня от различных форм жизни, в которых я был и буду… Жизнь моя является не во времени, пространстве, но это только проявление ее. Сама жизнь, сознаваемая мною, сознается мною вне времени и пространства… Воспоминание есть сознание вневременности моей жизни… Память уничтожает время, сводит воедино то, что происходит как будто врозь» (Л. Толстой).

И только сейчас эти мысли вошли в него глубоко, стали собственным переживанием. Да, в отличие от теорий относительности в живой жизни не существует пространства-времени. Есть только бесконечная длительность любви и боли за близких, равные бессмертию, пусть хотя бы жизнь длится мгновение (парадокс?).

– Тогда что такое сознание? – не унимался писатель с сытым лицом и седой благородной шевелюрой. – Способно ли увидеть мир целиком? Или это лишь лучик в темном космосе, спрятавшем окончательную цель? Станислав Лем писал о не растяжимости нашего сознания, неспособного охватить все богатство мира, как у слепца, стучащего по тротуару, чтобы не столкнуться со стеной, и едва ли знающему свой околоток. Сознание, как слишком короткое одеяло, может прикрыть малый кусочек чего-нибудь, но не больше. О том, что на земле проходит даже в одну минуту, невозможно узнать, массмедиа пропускают все, что не является протокольными заявлениями вождей, взрывами в городах, наводнениями и пожарами, хотя пятимиллиардный фон событий наверняка существует. Знание о чем-то большем существует в сознании смутно, его нельзя переживать. Как не услышишь непрерывные крики погибающих тысяч людей за одну минуту. Абстракцию нельзя почувствовать, пережить. Переживать можно только микроскопическую капельку, вынутую из моря окружающих нас людских угроз. Человек не отличается от амебы, плавающей в капле воды, как если бы ее границы были границами мира.

Гордеев возражал, ощущая, что иронию в слушающих.

– Да, сознание избирательно, но, последовательно освещая и укладывая в архив памяти мир, в своем подсознании составляет карту панорамы чувственного мироощущения. Тот же Лем написал: "Однако вспышка молнии в грозу раздирает мрак, и в доли секунды замечаешь огромность мира, и хотя мир снова погружается во мрак, но в памяти остается образ мира".

Его прозрение «раскрытия-слияния» с миром в юности и было такой вспышкой молнии.

– Она способна обратить далекие, вне актуального луча видения жизни, радости и страдания живых существ на любом прошлом отрезке истории, и в настоящем, и даже в будущем. «О Руская земле! Уже за шеломянем еси». И сразу оживает душа древнего русича, со всеми его переживаниями, и становится современной, родной.

Гордеев так вдохновился, что забыл о соратниках.

– Наше изумление перед бытием настолько велико, что думать, что ты одинок во вселенной – это неправда. Беда – только внутри твоего пузырька существования. Не в том ли бессмертие искусства, умеющее оживлять переживания человека в истории?

Собравшиеся зашумели. Некоторые стали уходить, хлопая встроенными в кресла столиками.

– Мы что, пришли слушать пустую философию? О чем концепция?

Гордеев спохватился, и обозлился на них.

– Вы не поняли? Не в этом ли невежество, то есть узкий луч сознания, слепота, с которой нам придется бороться? Которая не чувствует боль вокруг, и собственная смерть воспринимается концом всего? Слепота, не способная вывести ваш разум из своего жизненного пузырька существования.

– Он еще и Учитель жизни! – возмутился кто-то примазавшийся.

– Моя цель конкретна: выйти из пузырьков, в которых копошимся как амебы, в необозримый океан. Бороться против замкнутых философий и теорий отчуждения, в которых рождается агрессия. Для этого мы создаем независимые радиостанции и газеты, фонды, школы. Чем это не конкретная концепция?

Он не понял: уходили неопределенно или разочарованно?

____

Истина видна только с космического корабля, – очнувшись, думал я, пытаясь для разминки поворачиваться, медленно, как гусеница, – когда улетаешь от кипящей глупыми страстями планеты Земля в необъятную ночь космоса, безмолвно и навечно.

Остается думать не о том, чтобы изменять мир насилием или воспитанием в человеке духовности и интеллекта, эти смыслы в космосе уходят, истаивают. А найти иной, неведомый нам смысл, перед вечно сияющим Млечном путем и манящими туманностями из звезд.